Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

Все достоинства Амбруаза были лишь видимостью. За веселостью скрывалось грубое самодовольство, почти тщеславие, придававшее ему уверенность в себе, но делавшее совершенно бесчувственным. Он влюбился в свою жену, но точно так же увлекся бы любой другой самочкой, которой сумел пустить пыль в глаза. Если проявлял благородство, то лишь затем, чтобы полюбоваться своим красивым жестом, а вовсе не ради заботы о других. Он любил рассказывать, как помог другу в беде или выслушал откровения отчаявшегося человека, но только чтобы выставить себя с лучшей стороны, продемонстрировать свои достоинства и выслушать хор комплиментов, которые все станут ему расточать. Он всегда выступает в самой выигрышной роли. Он всегда прав. Остальные нужны, лишь чтобы его хвалить.

Жозефина быстро поняла свою ошибку, но из гордости не пожелала ее признавать. Ее колоссальной энергии хватало на то, чтобы шутить, веселиться и казаться счастливой. Раз уж она ошиблась, значит, надо смириться, склониться перед нерукотворным памятником, который воздвиг себе ее муж. Чтобы вдруг не вскрылось, какое на самом деле ничтожество милейший Амбруаз де Шольё. Да в конце концов, она и не могла вести себя иначе, ведь он ее содержал. Что еще остается замужней женщине, матери троих маленьких детей, не имеющей профессии, привыкшей к роскоши и деньгам, кроме как честно служить источнику своего несчастья?

Она с головой ушла в материнство. Восполняла недостаток внимания со стороны мужа бьющей через край любовью к детям. Он ничего не замечал. Никогда не придавал значения ее грусти, обидам, нервным срывам. Или заявлял, что все женщины поголовно истерички, да, дорогой мой, истерички, кстати сказать, истерия ведь типично женская болезнь… Повышенная нервная возбудимость, присущая замужним дамам. Иногда он плакался, выставлял себя жертвой перед друзьями или семьей, но всегда в итоге принимался расхваливать достоинства жены — образцовой матери и прекрасной хозяйки. Он обращался с ней ласково и свысока. На людях хорохорился и гарцевал, но дома вел себя смирно: Жозефина умела поставить его на место колкими замечаниями, которые, впрочем, отскакивали от эгоистичного, равнодушного самца, как от стенки горох.

Из жертвы собственной наивности Жозефина превратилась в сильную женщину. Оглянулась вокруг и поняла, что не ее одну постигло подобное разочарование. Сколько супругов, надежно укрытых титулом, положением в обществе, гордой статью, на деле оказываются слабыми, жалкими хвастунами? Ей довелось выслушивать откровения оскорбленных, рано постаревших, циничных и желчных женщин, которые бессильно созерцали фальшивые добродетели мужей и втайне мстили за себя. Они закатывали сцены, плакали, кричали, но ничем не могли изменить отношения к себе. А если мужчина, наскучив упреками, отделывался беглым поцелуем или лживыми обещаниями, то опять-таки для того, чтобы ловко выдать свой эгоизм за искреннюю привязанность.

Она стала жить для себя. Взяла власть в свои руки, делая вид, будто всем заправляет он. Опасная игра — быть сильной личностью, не ущемляя при этом его тщеславия. Потому что если унизить его открыто, он может разъяриться, как раненый зверь. Она вела с ним бой на шпагах с тупым наконечником. Борьба изматывала ее, она переставала быть собой. Иногда ей хотелось все начать сначала. С мужчиной, которого она любила бы таким, какой он есть, со всеми его недостатками, сомнениями, ошибками.

Телефон звонит снова, и Клара тяжко вздыхает. Раздраженно снимает трубку. Это Филипп. Он предлагает пойти на блошиный рынок.

— Что-нибудь там перекусим… погода отличная… пошли, ну давай!

Клара советуется с подругой, та не против. Филипп обещает за ними заехать.

— А вечером ты свободен?

— Нет, сегодня занят.

Она кладет трубку и вздыхает. Ей страшно вечером остаться одной. А если Рафа не позвонит? Почему вообще он не звонит? Ведь уже сутки прошли с тех пор, как они расстались у порога ее квартиры…

— А ты, Жозефина?

— Увы, я тоже не могу.

— Вот как… Полагаю, новый любовник?

Ее голос становится резким, холодным. Жозефина молча краснеет.

— Надеюсь, Рафа будет сегодня свободен, — бормочет себе под нос Клара. — Иначе я опять начну тебя подозревать… Это сильнее меня, я носом чую беду…

— Клара, хватит! Я поклялась своими детьми…

— Знаю, знаю… Но я все равно тебе не верю. Что-то ты от меня скрываешь.

Все утро ее преследуют сомнения, в голове теснятся вопросы — одни нелепые, другие злые. И все предвещают близкую неизбежную трагедию. Она со вчерашнего дня чувствует, что ее предали, и не знает, на ком выместить гнев и обиду. Ее переполняет тревога, она буквально, физически душит ее, заставляет останавливаться, чтобы перевести дух. Молчание Рафы ненормально. Она не хочет звонить первой. Боится. Жозефина раздражает ее своей веселостью, Филипп тоже. Она тащится сзади, отгораживается от их легкомыслия, отталкивает его протянутую руку, не отвечает на ее улыбки.