Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

— А вот это мы посмотрим… Но, по крайней мере, сейчас я главная в этой игре.

— В какой игре?

Он удивленно смотрит на нее. Потом тушит сигарету в пепельнице и тихо произносит:

— Если бы это была игра… Давно бы все кончилось!

— Мне осточертело ждать! Достало! Надоело быть пятой спицей в колеснице!

Внезапно в ее тоне появляется угроза:

— Я буду ждать тебя, Рафа, буду ждать завтра весь день у себя. Подумай… Я буду одна… Дэвид в Лондоне. Если ты не придешь, я поговорю с Кларой. Скажу ей все.

— Я не приду. Все кончено, Люсиль, все кончено… Хватит!

Он взмахивает рукой, точно выметая Люсиль из мастерской.

Она встает. Хватает пальто, сует одну руку в рукав и резко толкает дверь. Аньес едва успевает отпрянуть, спрятаться в нишу возле двери. Широкий отворот белого пальто касается ее лица, в нос ударяет аромат духов. Она сжимается в комочек в темноте, превращается в бесформенную кучку тряпья. Слышит удаляющиеся шаги Люсиль, стук каблуков по ступенькам, ниже, ниже… Вскоре все стихает… О, нет! Хлопает входная дверь. Ушла.

Аньес на четвереньках выползает в коридор, заглядывает в мастерскую, ищет глазами длинные ноги Рафы. Он стоит у окна. Скрестив руки на груди. Смотрит в ночь. Потом она слышит, как Рафа двигает картины, щелкает зажигалка, в чайнике шумит вода. Она встает, отряхивается, приводит в порядок прическу, поправляет сумку на плече. Пора домой. Здесь ей больше нечего делать. Ее ждет Ив. Ждет, сам не свой от страха, как бы она его не бросила. Все мы — дети, боимся, что нас бросят.

В конце концов, у нее была своя, совсем маленькая роль. Эту роль она сама для себя сочинила, в этой роли она бывает веселой и грустной, в этой роли порой улыбается в час пик в вагоне метро или плачет, в сотый раз пересматривая фильм с Сандрин Боннер. Она всегда будет сомневаться, может ли такая маленькая роль вместить целую жизнь, или она так и обречена торчать за кулисами. Сомневаться будет, но грустить — уже нет. Ей теперь уже не стыдно за себя. Рафа заложил два или три камня в основание ее «я», показал ей путь к самой себе. Он подстегнул ее. Она не зря отдалась ему в тот вечер. Он ее не предал. Несколько его слов — и она поднялась на новый уровень. Пора забыть о своей инфантильной ночной грёзе: он сделал ей гораздо лучший подарок. «Она самая чистая из нас всех! Самая нежная, самая благородная… Если бы мне пришлось выбирать себе сестренку, выбрал бы ее…»

Завтра она запишется к врачу, в больницу Божон. Объяснит, что хочет стать донором. Всего не напишешь в тетрадке и не расскажешь. Он не выдержит. Он пока еще недостаточно силен. Все со временем придет… Им обоим, и ему и ей, надо учиться, надо учиться терпению…

Окрыленная, она сбегает с лестницы, перескакивая через ступеньки, прыгает на одной ножке по клеткам классиков на мостовой. Такая нежная, такая благородная, такая чистая младшая сестричка… Вынув из кармана ключи, бежит к машине. Поднимает голову и видит звезды в темном небе над Монружем. Миллионы звезд, они сверкают и подмигивают ей. Завтра будет хорошая погода.

На лобовом стекле, под дворником, трепыхается маленькая белая бабочка. Аньес хмурит брови. Два штрафа за один вечер! Ей хочется расхохотаться, вытащить бумажку и порвать ее. Она подходит, протягивает руку. Это не штраф, это страничка из ежедневника, сегодняшнее число. А на ней, рукой Люсиль: «Значит, и ты тоже! Браво!».

…Звонит телефон, Клара, не открывая глаз, снимает трубку. Который может быть час? Она сонно бормочет «алло». Это Марк Броссе. Он внизу. Хочет подняться выпить кофе. «Я не одна», — отвечает Клара, бросив взгляд на взлохмаченные волосы Жозефины, заворочавшейся под одеялом. «А-а…» — он уязвлен. Клара чихает и ищет глазами носовой платок. «Значит, правда все кончено», — недоверчиво произносит он. «Все кончено, — повторяет она, — мне очень жаль», — и щиплет себя за нос, чтобы опять не чихнуть. Платочки слишком далеко, на другом конце кровати. Придется вставать. Она не хотела быть с ним жестокой, так получилось. Она лишь констатирует факт. Все кончено. Не хочу больше. Сейчас утро субботы. Еще три дня назад хотела. Говорила «люблю тебя, люблю», он просовывал ногу между ее бедер, и она получала удовольствие. Трудно такое понять. Она готова признать, что даже такому философу и умнику, как он, должно быть сейчас очень больно.

— Знаешь, я и сама ничего не понимаю, — добавляет она, чтобы немного смягчить удар, и пытается пальцами ноги ухватить пачку платочков.

Пачка падает на пол, и Клара вздыхает. Начало дня не задалось.