Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Все шло как всегда, но Виля не могла найти себе места. Как будто образовалась пустота, дыра, высасывавшая тепло, которая Виля накопила вокруг себя. И она поняла, что Илья прав: ей надо идти работать. Заниматься тем, чем занималась всю жизнь. Странно, конечно, что к этой мысли ее подвела неведомая цыганка (Виля кое-как утешила себя тем, что Маша все выдумала, дети же черт-те что болтают), но с другой-то стороны — она уже и справку о высшем образовании может получить, два года слушала курсы по истории СССР и ВКП(б), хотя сама она знала совсем другую историю, но мало ли, историю можно рассказать по-разному. Теперь это история Сталина, все его боготворят, все уверены, что никогда Россия так не процветала, как при нем, а Виля настолько отстала от политической жизни, что уже ни в чем не ориентируется.

Виолу Валерьяновну, как старого большевика и заслуженного пропагандиста, взяли членом бюро Фрунзенского (по месту жительства) райкома партии. Скромно, но сразу же, в мае 1937 года, она получила мандат с правом решающего голоса на городскую конференцию ВКП(б). Каждый день страна праздновала успехи. В Вилин день рождения, 21 мая, Папанин покорил Ледовитый океан (интересно опять, что не Ледовый, а Ледовитый, как ядовитый, — Виола продолжала отмечать особенности языка), открыл Север. Если б кто тогда догадался, что Север он открыл для того, чтоб миллионные людские потоки сплавлялись туда, как лес, вернее, как щепки («лес рубят — щепки летят», и в этой формуле, если вдуматься, нет логики, рубят же, не сажают! «Сажают», м-да). В Париже на Международной выставке советский павильон имеет оглушительный успех: скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница» и книги издательства «Academia» . Вернулись из Парижа счастливые, и вдруг сотрудникам издательства начали выносить приговоры: к расстрелу, к принудработам в то самое царство Снежной королевы, которого так боится Машенька, только что Виля читала ей эту сказку. Творится такое, что цыганка проклятая уже не выходит у Вили из головы.

Старых большевиков одного за другим приговаривают к высшей мере. Каменев, Зиновьев (и они признают свою вину), коминтерновское дело, руководитель службы связи Коминтерна с зарубежными центрами Мельников приговорен к высшей мере, это уже формула: «к высшей мере», в народе ее называют просто «вышкой», как обычно сокращают часто употребимые термины. Рыков и Бухарин — японско-английские шпионы. Расстреливают ученых, они тоже оказываются шпионами — может, так и есть? Но Тухачевский — маршал, легендарный командарм, под его началом они громили Колчака — в это нельзя поверить! Тоже вышка.

Илья приносит тоненькую книжечку в твердой голубой обложке — Лион Фейхтвангер. «Москва, 1937 год». Илья говорит:

— Видишь, знаменитый писатель, иностранный, не советский, написал. Он увидел, как счастливо живут советские люди, а ты сомневаешься.

Виля удивляется, что книга уже продается — в том же году, про который написана. За один день, что ли, перевели? Читает. Фейхтвангер был в Москве в январе 37-го, вот почему.

Виля едва успевает переводить дыхание от новостей, она знала половину тех, кому дали вышку, неужели все стали шпионами?

— Ничего удивительного, — говорит Нина Петровна, — империалисты богатые, они их купили, чтоб разрушить нашу страну. Но их вовремя остановили.

Илья:

— Думаешь, кому-то нужен сильный Советский Союз? Да мы империалистам как кость в горле. А как к нам подберешься — только изнутри. Ты — молодая, но подумай, что многие революционеры попросту вышли в тираж, прошло их время, они и рады, что на них обратили внимание, и им плевать, что это наши враги. Для них тщеславие превыше всего.

Да, Виля понимает, она сама — рудимент, но у нее и тщеславия нет, вот ее и не вербуют. Илья моложе на десять лет, он в своем времени, а она, как отцепленный от поезда вагон, простаивает на запасных путях, разевая рот вслед жизни, проносящейся мимо со страшной скоростью. И вдруг приходит весть, затмевающая все: погиб брат. Несчастный случай, производственная травма. Как, не может быть! Отец говорит: «Его убили. Сталин — убийца». Нина Петровна не может слышать этих кощунственных слов, которым никакое горе — не оправдание, и подает на развод. Все происходит быстро и тягуче, как во сне. Разъезд, отец поселяется со своей Антониной, у нее, оказывается, есть дочь. Виля не хочет их знать, ни Антонину, ни дочь, мать права: «этот мерзавец Цфат», как отныне мать его именует, кощунствовал над гробом сына только для того, чтоб жениться на «этой твари». Если поверить тому, что говорят некоторые — будто Сталин уничтожает всех, кто его критикует, — Валериана Павловича он должен был бы расстрелять на месте. Шутка ли сказать: «Сталин — убийца». Но он его и пальцем не тронул. Все единодушны: Цфат сошел с ума. Виле так горько, что ее отец сошел с ума, даже более горько, чем смерть брата. Смерть сродни подвигу, а безумие — жалкое, стыдное.