Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

В Москве Вилю ждут большие перемены. Главная — в Большом Афанасьевском переулке построили дом для старых большевиков, и ей, вместе с Ильей, Машей и Андрюшей, дают там квартиру («дают» — громко сказано, Нина Петровна расстаралась, ходила со своим любимым «пионером», рисовавшим «Самого», и била челом). Деревянный домик на Большой Бронной сносят — пора Москве становиться каменной и многоэтажной. Новая семья — новый дом. А старая, родительская, семья, скрипит, как рассохшееся дерево, вот-вот распадется.

Валериан Павлович зовет Вилю пообедать. Он приехал в Москву ненадолго, все ездит мосты инспектирует.

— Конечно, папа, мы с Илюшей завтра прибежим, ты ведь его не видел даже.

— Знаешь, — Валериан Павлович дышит в телефонную трубку, — давай сходим в ресторан, вдвоем.

— Ну, можно, — Виля тут же вспоминает слезы матери, когда она была у нее после убийства Кирова. Нина Петровна тогда так ничего и не рассказала. — В Кремлевку? — Родители если ходили обедать, то только в дом напротив, где располагалась так называемая кремлевская столовая, для своих.

Отец опять мнется:

— Лучше посередине, между мной и тобой, на Тверскую.

Виля не то что не улавливает тревожных оттенков в голосе отца, для нее, честно говоря, родители сейчас — старые перечники, которые и всегда жили как-то не так (не то что они с Илькой), а тут еще драмы… Виля чувствует себя страшно помолодевшей, а на днях они с Ильей и вовсе станут первокурсниками — пойдут слушателями в Институт красной профессуры. Почему-то именно в Миллерово, в убогой газетенке, Виля осознала, что у нее нет высшего образования, а без него теперь хорошей работы не получить. У Ильи совсем уж — четыре класса церковно-приходской, раньше об образовании никто и не вспоминал, теперь в анкетах — обязательный пункт. Илья хочет учиться на историка, ну и Виля заодно с ним.

В грузинском ресторане (других, кажется, и не было) Виола с отцом устроились у окна и долго молчали. Ну, то есть заказывали еду, прогревались с мороза сладкой хванчкарой, отец откашливался, но все не мог начать разговор.

— Не хочешь ли ты свадьбу устроить, гостей позвать? — вдруг спросил.

— Гостей как не позвать, — с иронией отозвалась Виля, — на новоселье, а свадьба — это подвенечное платье, что ли, с венчальными кольцами? Вы, папа, жениться на старости лет собрались?

На Вилю вдруг напала дерзость. Валериан Павлович встрепенулся:

— Послушай, дочка, мы с твоей мамой женаты уже тридцать пять лет. И, разумеется, мы будем жить вместе, но… В общем, я полюбил одну женщину, ее зовут Антонина. Я должен был тебе это сказать, чтоб ты знала. Потому и задания себе такие взял, чтоб меньше бывать дома, не травмировать, хотя мне кажется, твоей маме я вовсе и не нужен. Мы с ней немножко разошлись во взглядах…

Валериан Павлович задумался. Виля тоже — она давно уже не считала, что у ее родителей есть какие-то взгляды. Мать все время пыталась ее от чего-то уберечь, а отец… она с юности не обсуждала с ним ни свои дела, ни политику вообще.

— Короче, меня тревожит то направление, в котором идет наша жизнь, и я все чаще вспоминаю Георгия Валентиновича Плеханова. Уйду на пенсию, наберу учеников, буду ставить мосты где-нибудь подальше от Москвы. На днях тут один даже из Бельгии приехал, хочет участвовать в проектировании, но непременно, чтоб мост через Москва-реку.

Виля похолодела:

— Как зовут?

— Марк Виллемс зовут, почему спрашиваешь?

Виля выпила хванчкару залпом, тут же налила еще.

— Что с тобой? — отец не понимал Вилиной реакции.

— Ты с ним общаешься? — у Вили недобро загорелся глаз.

— Я его даже не видел, мне только анкету передали. Ты его знаешь?

— Да, то есть нет, не знаю.

У Вили стучало в висках, сдавило голову, и она испугалась возвращения эпилепсии, которая давно о себе не напоминала. Марк по фамилии догадается, что это ее отец, Виля о нем рассказывала, вдруг еще придет на Бронную, наверное, помнит адрес, «но я другому отдана и буду век ему верна», надо ускорить переезд — проносилось в Вилиной голове, и она поняла, что ей срочно нужен люминал. Она давно не носила его с собой.

— Папа, такси, срочно домой, голова…

Виола вскочила, отец стал судорожно рыться в портмоне, хотя счет еще не приносили, положил на стол десять рублей, сказал официантке, что вернется, и побежал вслед за дочерью. Он так и не понял: то ли у Виолы сам по себе разыгрался приступ, то ли упоминание этого бельгийца оказало на нее такое действие. Когда Валериан Павлович очутился в своем кабинете, анкета со стола исчезла, ему сказали, что Виллемсом займутся другие товарищи. Цфат попытался что-то разузнать, но ему строго указали на его место — он ведь был уже не замнаркома, а замзам, на деле — вроде консультанта.