Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

И самой Дитте жилось здесь лучше. Конечно, ей было не до игр, даже в свободное время, — она давно отвыкла от них. Но теперь у нее появился досуг, а кругом было столько интересного. Сколько насчитывалось здесь горбатых, покосившихся, поросших мхом хижин, лепившихся к дюнам и карабкавшихся на дюны под высоким береговым обрывом! И каждая хижина, вокруг которой валялись мусор, рыбные отбросы и разные обломки орудий, представляла собой особый замкнутый мирок, возбуждавший любопытство Дитте. Ей хотелось бы проникнуть в каждый!

Дитте была от природы любознательна, но ее не тянуло бродяжить, как Кристиана. Тот не знал покоя: ему непременно нужно было разведать, что вон за тем холмом, и что за следующим, и так дальше; его вечно тянуло по другую сторону горизонта. «Так ты, чего доброго, весь свет кругом обежишь, догоняя горизонт, который все будет убегать от тебя», — шутил отец, поддразнивая мальчика. Из таких шуток сложилась даже целая сказка про неугомонного Кристиана, который карабкался на каждый новый холм, попадавшийся на дороге, и в конце концов пришел обратно в свой же поселок да еще уткнулся носом прямо в горшок с кашей, сваренной Дитте. Немало доставалось Кристиану за его шатание, но тут даже трепки не помогали. А малыш Поуль отличался страстью все ломать и расковыривать; ему хотелось узнать, «что там внутри». Любил он тоже орудовать молотком, топором, рубанком, и все у него получалось почти так же, как у Кристиана. Но пока еще все его изделия в конце концов ломались у него же в руках. Зато, если у Дитте выскакивала из метлы палка, Поуль отлично вколачивал ее снова. В его детских руках все становилось орудием, и он зачастую «ломал вещи только затем, чтобы было ему что починить», — смеялся отец. Сестренка лишь молча наблюдала за всем своими большими глазами.

У Дитте ни к чему не было особой склонности, она любила работать, но только когда видела в этом пользу, — иначе работа не доставляла ей настоящего удовольствия. Она не интересовалась тем, как устроены вещи, и не стремилась узнать, что там, по ту сторону горизонта.

После смерти бабушки ее больше не тянуло вдаль. Но она по-прежнему не сомневалась в том, что в будущем ее ждет что-то хорошее. Это предчувствие теплилось слабым огоньком в самой глубине ее существа и скрашивало ее тяжелое детство. Это помогало ей легче переносить бесконечную цепь непосильных трудов, лишений и бед, которые она постепенно преодолевала. И огонек этот продолжал теплиться в ее душе, поддерживая надежду, что все, что ей суждено в жизни хорошего, непременно наступит. Она была привязана к своему домашнему очагу. Ничто постороннее ее не прельщало.

На свете не могло быть соседки лучше Дитте, но до сих пор судьба не баловала ее соседями. Детство свое она провела в местах малонаселенных, где люди жили далеко друг от друга. Тем больше наслаждалась она теперь жизнью в тесном общении с людьми, впитывала ее в себя, так сказать, всеми порами своего существа.

Девочку интересовали ее ближние, и не успела она провести в поселке и недели, как уже неплохо освоилась здесь и узнала все самое главное о своих соседях, живших рядом и напротив, ладят ли между собою муж с женою и кто чей жених или чья невеста. Она умела делать наблюдения на лету, извлекать из них все существенное и потом мастерски сопоставлять их, складывать воедино. Тяжелые жизненные условия выработали в ней особую наблюдательность, которая и возмещала ей многое, чего она была лишена, позволяла ей с некоторым злорадством или мстительным удовлетворением поглядывать на людей, которые с таким пренебрежением относились к семье Живодера, а сами были вот какие!..

Покосившаяся хижина, в одну половину которой трактирщик всунул Ларса Петера, находилась почти в центре поселка, как раз напротив рыбацкой гавани. В хижине жили уже две семьи, и Ларсу Петеру отвели всего две комнатки с кухней, так что сам он должен был ютиться на чердаке под соломенной крышей. В общем хижина была настоящей лачугой, «богадельня», как ее прозвали. Но другого жилища нельзя было отыскать здесь, поэтому, пока Ларc Петер сам не построился, пришлось взять, что давали, да еще спасибо говорить трактирщику за крышу над головою. Дитте была недовольна домом, — полы совсем прогнили и после мытья не просыхали, вообще жилье здешнее было не лучше их лачуги в Сорочьем Гнезде, только еще теснее. Ее утешала

мысль о собственном домике — настоящем домике с красной крышей, сияющей на солнце, и еще о железной лоханке, которая не рассохнется.