Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

— Пойдем к «Самаритянам». Я есть хочу! — захныкал вдруг Петер.

Дитте ожидала этого, у нее самой сосало под ложечкой от голода. Должно быть, его раздразнил запах из ресторанной кухни. Но она не любила ходить к «Самаритянам», — слишком там много бывало народу из их квартала.

— А мы не пойдем в ту, что у нас в переулке, — сказал Петер. — На Вестербро тоже есть столовая.

— Ты откуда знаешь? — удивилась Дитте.

— Эйнар говорил, — ответил Петер с запинкой.

Они пошли по Старой набережной и через мост, чтобы не идти по главным улицам. Петер не прочь был бы поглазеть на блестящие магазины, но Дитте не хотела идти этой дорогой. Когда они прошли порядочный кусок пути, Петер вдруг сказал:

— Ты не сердись… я сам был там… вместе с Эйнаром. Я только боялся сказать. Ты меня не прибьешь за это? Нет?

— Нет, нет! Разве я уж так часто бью вас? — спросила она с огорчением.

— Не так часто, как прежде, — откровенно признался Петер, глядя на нее..

Ответ порадовал Дитте. Ведь сколько раз бывало, когда дети напроказят, разобьют что-нибудь или выпачкаются и она сгоряча их прибьет, она раскаивалась потом в своей раздражительности и давала себе слово быть в другой раз терпеливее. Дети после трепки опять, как ни в чем не бывало, беззаботно болтали между собой, еще больше ласкались к ней и в самом наказании находили пищу для развлечения, она же не знала, куда деваться от угрызений совести. Какая огромная пропасть между их детскими душами и ее душой, между их неистощимой способностью забывать и прощать обиды и ее непомерной строгостью! Бедность материальная вела к бедности духовной, к недостатку отзывчивости и снисходительности, а этого не следовало допускать. Дитте так хотелось быть доброй и отзывчивой. И она вечно раскаивалась в душе, что ничуть не становится лучше. А вот теперь Петер все-таки признал, что она стала добрее. Дитте готова была обнять его, так она обрадовалась.

— Я никогда больше не буду бить вас, ни за что! — сказала она. — Но и не будем больше ничего скрывать друг от друга, ладно? Это очень нехорошо.

— А что-нибудь хорошее можно ведь все-таки скрывать? Например, если я захочу купить тебе машину, — сказал Петер.

Столовая «Самаритяне» помещалась в мансарде над большой пивоварней, и там было замечательно тепло. Они уселись за стол.

Много людей сидело за длинными столами, каждому давалась чашка горячего молока и несколько ломтей хлеба с салом или с маргарином. Видно было, что люди изрядно проголодались: почти все сразу огораживали руками свою порцию хлеба, словно боясь, что ее отымут, и низко нагибались над чашкой. Больше всего было тут стариков и женщин с детьми. Старики выглядели ужасно одинокими, заброшенными, изможденными и все напоминали тряпичников: седые, остриженные под машинку головы, видимо, никогда не знавали воды и мыла. Бедные, нищие старики! Никого-то у них, должно быть, нет на земле, ни одной души, близкой, которая бы позаботилась о них немножко, помыла их, почистила. Дитте вспомнился их прежний сосед, старый тряпичник. Узнать бы, куда он девался.

— Не знаете ли вы старого тряпичника Риндома? — спросила она своего соседа за столом.

Старик поднял голову от чашки и уставил на Дитте выцветшие глаза.

— Как же, знаю, — это мой товарищ, — ответил он и начал большим складным ножом резать ломти хлеба на мелкие кусочки. — Он работал одно время тут, на Вестербро. А теперь, должно быть, перебрался на свое старое место около Боргергаде. У него есть медаль за спасение утопающих.

Этого Дитте не знала.

— Как же. Он вытащил из воды двух тонувших ребятишек и получил за это медаль. Он тогда был еще полицейским надзирателем. Потом он как-то ночью стащил в участок одну важную особу, которую никак нельзя было трогать, — его и уволили.

Люди приходили и уходили. Поев, вставали и давали место другим. Ни одно место не пустовало, у дверей толпились очереди ожидавших. Никто не вступал в разговор, каждый глотал, потупившись, свою порцию и тихонько пробирался к выходу. Дитте одна завела беседу со своим соседом-стариком. Множество глаз уставилось на них, и они тоже замолчали.

Молодая брюнетка принесла порции Дитте и Петеру. Дитте поклонилась, — это была дочь кого-то из ее прежних господ.

— Как поживаете? Вы очень изменились. Замужем? И он пьет? — спросила дама и, не дожидаясь ответа, отошла.

Дитте от души порадовалась, что не пришлось отвечать.

Вдруг Петер схватил ее за руку:

— Мама, смотри, вон дядя Карл!