Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое

Он послушался и, убедившись, что штаны держатся сами собой, в неистовом восторге закружился около Дитте.

Долго скакал он, описывая все более тесные круги и сильно наклоняясь, как спутанный жеребенок. Дитте отлично поняла, что он по-своему выражал ей благодарность, и следила за ним ласковым взглядом.

— Вот так молодчина! — кричала она. — Спасибо тебе! Ну, и довольно теперь! Ты устал, пожалуй. Поди сюда и поешь.

Но он сделал еще один круг. Потом подбежал к ней, едва дыша, и получил свою порцию. На этот раз он не спешил удрать, уселся рядом с Дитте и поел.

Перестали убегать и другие ребята, они уже позволяли ей зашивать свои прорехи. Мало-помалу они совсем приручились, и не успела она опомниться, как на ее попечении очутился весь выводок. Немало было с ними хлопот и забот, но это давало душевное удовлетворение. Дитте не любила сидеть сложа руки.

Она добилась того, что дети позволили ей даже вымыть их. И пришлось же ей повозиться. Больше всего запущены были их головенки, и с ними почти ничего нельзя было сделать. «Придется стащить дома немножко керосину!» — решила Дитте.

Однажды, после обеда, она вымазала им головы керосином. Чтобы они стояли смирно, пришлось рассказывать им про Большого Кляуса. Когда дело было кончено, они стояли, моргая глазами, с таким видом, будто самих себя не узнавали.

— Ну что, щиплет? — спросила Дитте смеясь.

— Да, но больше не кусает, — с изумлением отвечали они.

— Ну так ступайте теперь домой! — сказала она.

Дети пропустили эти слова мимо ушей и, усевшись рядом с ней, спросили:

— А дальше что?

— Ничего. Теперь проваливайте. Завтра расскажу дальше.

— Про Кляуса?

— Да, и про кота Перса, который умел сам отворять двери.

Тогда они побежали домой, но нехотя.

Дитте собрала свое стадо, потом разделась и стала плескаться в болотце, скрытом в кустах. Она лежала на животе в тепловатой, мелкой воде и воображала, что плавает. Приподнявшись на локтях, она снова с громким плеском погружалась в воду, омывавшую ей живот и маленькие крепкие груди. Кожа у нее была уже не такая шершавая, как прошлым летом. Дитте уселась на траву и принялась мыться.

Потом, полуодетая, она расположилась на сухом мшистом бугре и принялась за починку своего платья.

Нитки и иголка, завернутые в бумажку, лежали возле нее. Скотина мирно паслась, и можно было спокойно, на досуге, заняться своими делами — своей одеждой и прочим. Дитте охотно делала это и радовалась, что может побыть одна.

Счастливая и свободная от всяких забот, сидела она, склонясь над своей работой и напевая. В голове мелькали какие-то обрывки мыслей, прилетали и улетали, не задерживаясь. Из-под толстого мягкого покрова мхов и полусухого дерна струилась теплота самой земли. Дитте сидела и словно набиралась сил. На проезжей дороге затарахтела телега; Дитте лениво прислушалась. Кто-то мчался во всю прыть. Но ей было лень подняться и взбежать наверх, чтобы посмотреть, кто это.

Попозже пришел Карл с хутора. Видно, что-то случилось дома.

— Опять он явился! — сказал Карл, бросаясь на траву рядом с Дитте. — И они оба уж почти пьяные.

Он сидел, отвернувшись от Дитте.

— Стало быть, ты сбежишь теперь из дому? — спросила она с насмешливой улыбкой. Она понять не могла, как это Карл может оставаться дома и только ходит повесив нос.

— Я сказал матери, что уеду, а она говорит: «Да уезжай, пожалуйста». Ей дела нет ни до меня, ни до чего, лишь бы жить в свое удовольствие. Но теперь и я решился серьезно… и уже уложил свои пожитки. Я хотел только проститься с тобой.

Он посидел немного.

— А ты тоже не жалеешь, что я уезжаю? — спросил он, взяв в руки ее косы.

Дитте решительно замотала головой.

— Нет! Уезжай, пожалуйста.

Он ведь ничем не скрашивал ее жизни здесь.

— Неужели я не был добр к тебе? Отвечай! — спрашивал он, но она упорно молчала.

— Нет! — наконец вырвалось у нее тихо. И слезы навернулись у нее при воспоминании о том, сколько раз он мог бы заступиться за нее, когда ее обижали понапрасну, и не сделал этого.

Должно быть, и он подумал об этом.

— Да, я сам знаю, — сказал Карл упавшим голосом, — что вел себя как трус. Но теперь этому конец. Теперь я постараюсь стать хорошим и мужественным человеком.

— Да, потому что теперь ты узнал настоящее горе, — сказала Дитте, глядя ему в лицо.

Она по опыту знала, как тяжело покидать родной дом.

Карл вперил в пространство безнадежный взгляд.

— Хуже всего, что это — моя мать… и потом все эти пересуды. Люди глазеют на тебя и перешептываются между собой. Люди отвратительны… злы!.. Но не следует так говорить… надо любить ближнего своего! — вдруг спохватился он.