Галина Северина - Легенда об учителе

— Курица была свежая? — спросил он.

— Да. Твоя мама дала ее, — ответила я и взяла ложку в рот.

Я не была столь выдержанной, как он. Мне не хватало воспитания. Я выплюнула прямо на стол горькую жидкость и по-собачьи заскулила.

Объяснилось все просто: я сварила курицу с потрохами. Обчистив и обмыв ее сверху, я не подумала о том, что у нее внутри! Это от желчи все было зелено и горько.

Андрей, отодвинув тарелку, намазал на хлеб масло и смотрел смеющимися глазами на мою несчастную физиономию.

— Ничего! Первый блин всегда комом! — утешал он меня, с аппетитом уплетая хлеб.

И может, все обошлось бы, поели бы творогу со сметаной, потом посмеялись бы… Но в эту минуту за фанерной стенкой раздались голоса:

— Ваша-то молодуха курицу не выпотрошила. Прямо так и сварила. Я смотрю — матушки! — притворно-жалостно сказала старуха хозяйка.

— Господи! — охнула Катя. — Бедный Андрей! Такую ли жену ему надо было! Я сразу увидела, что она не хозяйка!

— А туда же, замуж! Теперешние девки все такие, лишь бы выскочить, — вновь загудела старуха.

— Ох, Анисья Федоровна! Какая у него невеста была!

Хорошенькая, умная, а уж готовит — пальчики оближешь! И по возрасту ему пара.

От ужаса я едва дышала.

— Вот так судьи! — весело прошептал Андрей, находя в этом разговоре что-то забавное, но, взглянув на меня, с силой постучал в стенку. Не удовольствовавшись этим, быстро пошел на половину Кати.

Ничего не видя перед собой, я кинулась в комнату и зарылась головой в подушки. Я не плакала, но меня била сильная дрожь. На вопросы Андрея я отвечала только одним словом: «Уйди! Уйди!» К нам сунулась было перепуганная Катя с какими-то пузырьками, но я так закричала, что Андрей выставил ее и закрыл дверь на крючок. Теперь он ничего не говорил, только крепко сжимал мои плечи. И неотступно смотрел мне в затылок. Я чувствовала его взгляд, ощущала силу рук и понемногу успокаивалась. Наконец отважилась открыть глаза. В комнате стояла серая мгла. Неужели вечер? Нет. Просто пошел дождь. По стеклу медленно растекались крупные капли.

— Я сейчас уеду отсюда! — сказала я.

— Подождем до завтра. Гроза начинается! — тихо ответил он и отпустил мои плечи.

— Нет. Сегодня. А ты можешь оставаться.

— Почему же?

— Ты снял эту дачу, ты и живи. Я уеду в Немчиновку.

— Поедем вместе.

— Зачем? Ты же видишь, что я плохая жена-а…

Наконец-то у меня прорвались слезы, и я с наслаждением захлюпала.

— Для меня самая лучшая! — сказал Андрей.

— А кра-а-сивая невеста-а…

— Не было никакой невесты. Однажды я пришел к ним в гости, и Катя познакомила меня со своей родственницей. Мне и в голову не пришло, что она собралась выдать ее за меня замуж. С тех пор я у них и не был.

— Все равно я не гожусь. Ничего не умею. Я не хочу, чтобы ты умер от моих обедов.

— Даю слово, что если и умру, то не от этого!

— Не смейся! Где моя корзинка?

Твердое решение всегда придает силы. Я оделась в пять минут. Только бы никого не встретить по дороге! Мне показалось, что зловещая старуха стоит под яблоней. Но, слава богу, это всего лишь чучело. Нет и толстой, хозяйственной Кати. Наверное, жарит на кухне пирожки, ждет с вечерним поездом мужа. Дети ее одни орут за перегородкой. Скорее! Я перепрыгнула через лужу у крыльца и кинулась к калитке. Дождь зарядил, видно, надолго, а у нас ни зонтов, ни плащей — новое доказательство моей бесхозяйственности. Но пусть вымокну до нитки — не останусь!

— Стойте! Стойте! — Катин голос.

Она бежит к нам с полными руками. Мужу дает зонт. На меня накидывает какой-то макинтош. Тугощекое Катино лицо залито не то дождем, не то слезами. Она хочет что-то сказать, но только машет руками. Может, Катя и не очень плохая? Но это ничего не меняет. Макинтош я вешаю на мокрое огородное чучело и упрямо, не разбирая дороги, шагаю к станции.

Дома Андрей сделал все, чтобы уберечь меня от нового воспаления легких. Растер ноги спиртом, напоил чаем с малиной и медом, заставил проглотить какой-то порошок. Все эти снадобья в изобилии хранились в старинном ароматном шкафу в комнате Ольги Андреевны. И, только уложив меня в постель и плотно закутав одеялом, устало опустился рядом и замолчал. Впрочем, и раньше он бросал только короткие фразы-слова: «Выпей!», «Надень кофту!», «Ложись!». В наступившей тишине было слышно, как за окном журчал по желобу дождь. Небеса словно прорвало.

Молчание затягивалось, и в сердце у меня поселилась тревога. Он сидел боком, и мне был виден его бледный, строгий профиль с устремленным в пространство взглядом. Таким я видела его в классе, когда у нас шла контрольная работа, а он, дав нам возможность разбираться в задачах самостоятельно — у каждого своя, — задумывался о чем-то для нас непонятном. Предполагалось, что о неудавшейся семейной жизни.