Гарри Гордон - Обратная перспектива

— Зарабатываю. Раз в год по столовой ложке. Если б не Танина зарплата… Но дело не в этом. Хорошо даже, что на заработок не рассчитываю. Я про степень серьёзности и свободы: зажмуришься, разбежишься, и на краю — стоп. Страшно. И уходишь в свои наработанные штампы. С позором. А людям нравится: почерк, говорят, узнаваемый. Можно, конечно, и прыгнуть, но… кистемойки не хватает.

— Как это? — полюбопытствовал Дедушка, заложив ногу за ногу.

— Кистемойка, — воодушевился Карл, глотнув, — обыкновенная банка, с тёркой внутри. Заливается керосином. Сунул туда кисти, потёр, и — оставил там же.

— И?

— Так ведь пахнет. Никакая женщина, будь она трижды Татьяна, не выдержит постоянного запаха керосина. Кистемойке нужна мастерская. А это уже другая история — друзья, портвейн, легкомысленные натурщицы.

— Да-а, — сказал Дедушка так протяжно, как будто почесал затылок. — Как у вас интересно… Значит, на двух стульях — никак?

— Конечно. Мне и так достаточно нескольких родин…

— Ну, это вы напрасно. Если, как говорит наш друг Слава, родина — это…

— То во мне его хватает. Выходит, я сам себе Родина.

— Не ёрничайте, — Дедушка впервые нахмурился, и Карлу стало не по себе.

— Слушайте внимательно. Человек, а тем более, писатель, живёт в языке. В родной речи. «Отечество нам — Царское село», — сказал один товарищ. Так что у вас есть земляки, соотечественники, товарищи. Общайтесь. Вы давно читали, скажем, «Домик в Коломне»? Или «Тамань»? Или «Казаки»?

Карл посмотрел на бутылку. Водки осталось мало. А второй бутылки, он понимал, не будет. И накатит сейчас приступ мучительной застенчивости, и не о чем станет говорить…

— Да пошёл ты! — задохнулся он. — Наливай лучше. Лечить он меня будет!..

Не успел Карл испугаться своей дурацкой вспышки, как Дедушка протянул ему рюмку:

— Ваше здоровье, Карл Борисович. Пойдёмте, у меня классный диван, люкс, как говорят у вас в Одессе. Поспите, а утром я отвезу вас на электричку. Ничего, Татьяне я сообщу…

Voila longtemps que je n`ai pas ri si fort, mon cher Charles que je l`ai fait apres avoir recu votre letter. J`ai du rappeler tous les restes de mon honnetete, pour ne pas le montrer…

Стоп. Хорошо, конечно, найти общий язык с великими, но не до такой же степени…

Карл сидел у окна и сердился на Пушкина. Вряд ли тот понимал, когда писал по-французски, что делает, представлял же, к кому обращается. Не буквально же принимать его «Отечество нам Царское Село…»

Пришлось помучиться — где со словарём, где по наитию, прикрыв глаза, пробрался-таки Карл к содержанию, даже форму почувствовал…

Давно я не смеялся так весело, любезный Карл Борисович, как по получении Вашего письма. Мне пришлось собрать в кулак остатки своей порядочности, чтобы не показать его своим и снова не посмеяться.

Тотчас видно, как Вы рассеяны. Сосредоточьтесь Вы хоть ненадолго, и сами бы нашли ответы.

Впрочем, приписываю Вашу глупость, простите великодушно, желаниям, вполне объяснимым, завязать со мной беседу.

Вы спрашиваете — каково, после стольких лет служения благословенной Эвтерпе, перейти в услужение презренной прозе?

Смотрите сами, любезный Карл — если на дружеской пирушке кончится шампанское — не добрать ли желаемой радости худою мадерою? То-то и оно, добрать, мой милый.

А если серьёзно: изливайте свою душу хоть в служебных записках, только не позволяйте себя редактировать. И не думайте о цензорах — с ними и заболеть недолго.

Я предполагаю в Вас такую же аневризму сердца, как моя. А поскольку моя старше (хоть по годам Вы глубокий старик), позволю себе дать Вам совет: любите побольше. А всё равно, кого и что — хоть хромую собаку, хоть Государя. Всё ж Государя — лучше: состояние волнительное и опасное, а при должном везении — ещё и материальное.

А кроме шуток, любезный Карл — легкомыслие не должно быть грубым и тупым. Я много смеялся в первой молодости и знаю, что говорю.

Вы правильно остерегаетесь тяжёлой правды для всех, мрачной справедливости и мнимого величия. Однако и в милом Вашему сердцу легкомыслии есть одна гадкая штука: красное словцо. Не стоит ради него дубасить по своим и тем самым радовать чернь. Однако, прощайте. Спасибо, что были мне интересны. Посмешите иногда.

Ваше всё

Александр Пушкин.

Здравствуйте, неведомый Карл Борисович.

Безмерно тронут и удивлён обращением Вашим. И, коль обнаружилось, что у Вас ко мне нужда, рад буду, по мере слабых сил моих, попоспешествовать Вашему взыскующему разумению.