Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

— А шо-ж он тогда делает? А, отец?

— По-моему, он что-то «жярит».

— Ага! Шо он, по-твоему, может «жярить»? Только «пэчень» своей очередной «жертви»!

Перепрыгивая через потоки дождевой воды, текущие по Красногвардейской вниз, к Слободке, ко мне подбегает Короленко:

— Надо?

— Естественно. Только зачем ты его так согнул?

— То до меня так слаживали. Держи. Подарок.

— Точно?

Короленко ничего не ответил и прыжками удалился в сторону дома, где появлялся Адольф. Я ступил в подъезд, и развернул подарок. С одной стороны голая чувиха в воде с кувшинками. Ради нее и сберегал кто-то. А на обороте — Мэнсон. Волосы вьются на ветру, в кармане рубахи — очиненные карандаши. Текст — по-французски. Три лысых черепа, свастика на лбах. Девушки, девушки милые, каких только я не видал. Поговаривают, будто Шукшина убили за то, что он исказил образ Губошлепа. Вдруг оттуда вылезло что-то непонятное… Как одна-две вещи Высоцкого среди сплошной иностранщины. Я повесил Мэнсона над письменным столом. Заходит Глафира. Присмотрелся и спрашивает: «А это на хуя?» — «А ты хоть знаешь, кто это?» — «Знаю. Рецидивист, который организовал банду из девок и пел под гитару пошляцкие песни ».

Глафира отступил подальше, чтобы иметь возможность жестикулировать. «А за это, — он ткнул пальцем в уродов со свастиками, — могут и…» Он изобразил пальцами решетку перед глазом. Диез, означает на полтона выше. Вдруг оттуда вылезло… Трудно привлечь внимание к тому, как то , что вылезло, возвращается в прежнее место. Коротко бросают: «заправься» и отворачиваются. Технически изобразить, как Рыжий Джон свалился в цистерну — для меня совсем невыполнимая задача.

Знойный ветер треплет запоздало-длинные волосы Мэнсона в калифорнийской пустыне. Знойный ветер шумит пыльной листвою тополей по обе стороны широкой, уходящей в бесконечность улицы Гоголя… В детстве он, говорят, ушел раз в степь искать «конец света», и его нашли и привезли домой только случайно. Кто в детстве уходит искать «конец света», тот уж никогда не сумеет найти дорогу к благам жизни.

Наконец-то я понял, почему так призрачно выглядел живой Джон, когда сидел в вонючих носках и слушал «Кактус». Зачем они с Глафирой слонялись без цели тем июльским днем, не зная куда себя деть. В том числе и кисляк на вокзале, где от цистерн разит, как от сапог. Дело в том, что Джон уже тогда служил в армии, и приехал на побывку! Все, кто вырвался оттуда на время, держатся скованно, словно понимают, что их исчезновение из «вооруженных сил» навсегда чревато недопустимыми сбоями бессмысленной, но тревожной жизни, которая ждет их после демобилизации. Возможно, Глафира с помощью магии мечтал получить фендер-джазбас или красотку в стиле Анжелики, а вместо этого с того света явился рыжий Джон, друг уходящей юности. Вдруг оттуда вылезло что-то непонятное… И его надо чем-то развлекать.

Примечательно, что среди певиц не было таких, чтобы нравились внешне. Джоплин — урод, в «Шокинг Блу» что-то неотстиранно-отталкивающее, а Грейс Слик — просто на хуй никому не нужна. В упор не видят. И это был правильный подход, без привилегий, кстати. Сузи была более понятна, но сильно орала. Когда не желают замечать кумиров на чужбине, открывается больше приятных свойств у тех, кто рядом.

Глафира усадил Джона в кресло и жестом медиума собственноручно заправил ленту в магнитофон.

Все его замечания относительно группы «Кактус» были точны и справедливы. Многое пригодилось мне в дальнейшем, помогло сохранить верность определенным достижениям, достойно ставить на место любителей садиться не в свои сани: «Твоя епархия — куннилингус и «Dark side of the moon». Правильно? Тогда дыши носом и читай «Мурзилку» как советует классик».

Глафира говорил не скрывая восторга, некоторые места отматывал назад и просил прислушаться. Чорт знает, чем ему, здешнему еврею, так понравился кураж этой детройтовской группы. Неужели он улавливает оттенок нацисткой ликантропии в звучании этой музыки, не чувствует собачий привкус одержимости, о которой не подозревают, что вполне возможно, и сами исполнители?

Джон реагировал вяло, иногда попросту повторяя сказанное Глафирой. От сухого столового клонит в сон, тем более, летом. За те сорок минут, пока играл «Кактус», воздух в комнате успел пропитаться носками Джона настолько, что от меня потом потребовали назвать имя того, кто так навонял. Я назвал (чего проще): Джон. Живет рядом с пивзаводом. Учится-работает? — Понятия не имею. Что слушали? — Cactus ««Restrictions». Второй по счету альбом из четырех. Наряду с Grand Funk «On Time» — самый красноречивый саунд 1970 года. О том, что Джон в ту пору был военнослужащий, я узнал лишь год спустя.