Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Евгения Александровна слушала, что ей говорит преподаватель слесарного дела, покачивая головой. Она покачивает ею и без надобности, ничего не говоря, пока дети что-нибудь записывают в тетради — должно быть, это тик. Сверкая очками, похожий на Киссинджера трудовик, ласково улыбался — он как будто уговаривал математичку пойти кому-то навстречу. Она выслушивала коллегу, застыв по-собачьи, показывая, что ей все равно, хотя это и не очень удобно. После звонка вместо урока мальчиков отделили от девочек и повели на задний двор.

Второй раз за сутки случай протягивает Самойлову руку с предложением двусмысленной помощи: «Хочешь посмотреть еще? — Валяй! С «трудов» легче смыться, чем с «матёмы». Действуй».

Уроки поменяли местами. То, что нужно увидеть Самойлову по телевизору, должны показать в самом конце передачи — ближе к полдню. Вроде бы все складывается по его желанию. Только почему-то он сам не уверен в точности, чего он хочет и что для него важнее. Возможно, это следствие недавнего перевозбуждения. Апатия. Безразличие к дальнейшему. Так что же все-таки для него полезнее — кратковременная встряска и вслед за нею долгие неприятности, или… Ради чего, спрашивается? Ни одному из девятнадцати мальчиков, ведомых учителем труда, не взбредет сбежать с уроков ради нескольких секунд… (Самойлов вынудил себя назвать эту вещь по имени) наебаловки. Может быть, он что-то вчера пропустил, может быть, очередной «капица» показал не только это?..

Они приближались к разросшейся после субботника груде металлолома, похожей на сооружение западного скульптора-извращенца. Мимо Самойлова к трудовику подбежал стройный подросток и, потряхивая челкой, принялся его о чем-то просить, не замедляя шаг. Трудовик успокоительно похлопал мальчика по плечу. Тот играл на пианино и опасался за свои руки. Самойлову тоже не хотелось брать голыми руками железяки, обоссанные неизвестно кем.

А между прочим, ученик Короленко среди макулатуры однажды откопал не что-нибудь, а Playboy, и это — не выдумка. Часть журнала без голых баб хранилась у Самойлова в столе практически открыто. А вот листы с девицами конфисковал Саня Флиппер. Тщетно Лёва Шульц обрисовывал ему мозговой разжижь и другие ужасы рукоблудия. «То устаревшие сведения, Лёвчик», — отмахивался Флиппер, зашнуровывая папку с надписью «Дело №».

— Ребята! Сегодня мы не будем работать на станках, но в следующий раз я это вам обещаю, — подал голос учитель труда. — Сегодня у меня к вам просьба помочь нашему завхозу с погрузкой вот этого добра, собранного вами… Чтобы ваши же усилия не пропали даром!

— А математика будет? — осведомились сразу несколько голосов.

— Математика будет шестым уроком, — бесстрастно сообщил трудовик и, не повышая голоса, уверенный, что его слушают, добавил: — Вот прицеп. Складываем компактно. Чем больше успеем — тем скорее перекур.

Самойлов, второй год завидуя нашедшему Playboy Короленко, разглядывал дверь кирпичной будки, где хранилась макулатура. Со всех сторон лязгало железо, словно завязалась массовая дуэль на шпагах.

Из-за угла вышел, поправляя ремень, приземистый мужчина в мятом пиджаке, без галстука. «Завхоз, завхоз», — послышался ропот. Трудовик успел испариться, его отсутствие было на руку Самойлову. Не прошло и десяти минут, а школьникам уже надоело возиться с ржавыми безобразными железяками, и они все больше склонялись к саботажу. Кто-то вспомнил концлагеря, промелькнул лозунг «Свободу зэкам!» Более приблатненные, не стесняясь, покуривали, стоя лицом к забору — «лидеры». Самойлов не принадлежал к их числу. Он для вида перетащил и забросил в прицеп какие-то рейки, постепенно отступая на задний план, допуская, что за его попыткой к бегству могли наблюдать из той же учительской. Главное, в последний момент не столкнуться с трудовиком. Завхозу на его поведение наплевать, завхоз его в упор не видит, для завхоза он — никто. Вот и замечательно.

А тем временем мальчик-пианист (по фамилии Ходыко), уже откровенно паясничая, шевелил перед носом завхоза музыкальными пальцами, втолковывая далекому от музыки дядьке, что ему нельзя поднимать тяжести.

Мало-помалу завхоз начинал психовать, ведь несмотря на копошение и возню такого количества подростков, кузов прицепа был заполнен лишь на треть. Его мужицкое лицо покраснело, видимо, он совсем не умел жестикулировать, и наливался гневом, стоя на месте. Пианист Ходыко никак не отставал, уже что-то напевая в бурое ухо завхоза. Кто-то из ребят успел отметить, что загружаемый ими прицеп стоит без трактора, стало быть и торопиться некуда.