Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Шея, Масочник, Сермяга — каждый из этих классических людей 70-х годов уже занял свое место в склепе-скворечнике на спиленных деревьях, чьи пни приказано выгрызать из земли, чтобы никакого следа не осталось. Чтобы исключить возможность проведения в этих местах ритуальных шабашей. Я тут, недавно проходя по улице, разглядел в холмике перемолотых опилок старинный, чудом уцелевший скворечник с отлетевшей крышкой. И тут же припомнил дворовые похороны Сермяги, очевидцем которых оказался столь же внезапно и случайно.

Что характерно, в те же самые августовские дни, дождливые, с долгими сумерками, побывал у нас в городе и третий гастролер — Мардук! Сам позвонил. Мы пообщались за кулисами. После концертов он задержался у родственников. Приходил в гости — меня поразило, что он пьет водку и довольно много курит, причем папиросы. Мало того — совершенно свободно, язвительно высмеивает наклонности Азизяна. Ну что еще высмеивать старинным знакомым, если судьба свела их в бесперспективном, нелепом городе вечно переполненных троллейбусов и всего двух пустующих универмагов…

Мардук расхваливал мои сравнения, повторяя, что всегда восхищался меткостью моих метафор и т. д. То и дело он спрашивал, когда же я начну петь и сочинять профессионально? А я все отвечал: «Что-то мешает, что-то не дает пуститься в путь, велит оставаться прежним и не отпускает отсюда в новую жизнь».

— Как тебе удается не меняться? — спросил Мардук.

— Благодаря атмосфере и настроению. Ведь человек почти невидим. Его силуэт создают окружающие предметы. Если их разобрать и удалить, эти декорации (а к этому идет), я соответственно стану незаметен и неузнаваем.

Беньяминов аплодировал Мардуку от души. Концерт проходил безупречно. Молодежь хлопала стоя, пританцовывая в проходах меж рядов. Беньяминов то и дело с интересом поглядывал на белоснежную румяную девушку-старшеклассницу, что танцевала справа у него над головой. Однако уже к финалу первого отделения от ее белоснежного костюмчика начала исходит даже не вонища и не дурной запах, а специфическое зареченское выделение, поименованное чутким и никогда не порывавшем живой связи с украинским языком Сермягой, убийственным словом « смард» . Не «духан» и не «вонец». А именно — смард . И откуда его столько у розовощекой нежирной арийской девочки? И почему никто, кроме несчастного Беньяминова, не зажимает носа и не кричит «Фу! Воняет!» Однако мы не выдумали эту вонь. Она лишний раз сурово напомнила нам о том, что не все то, что блестит…

Между прочим, юноша-арамис тоже смылся из Заречья, сумел выдернуться из бессмысленной тарантеллы местных умников и сбежал! Знаете, как молодой Саддам Хусейн — «переплыл Тигр, украл осла»… Кому здесь не место, тот не станет дожидаться даров судьбы, годами потея в хороводе доморощенных знаек. Да, Заречье, звездный городок. И кое-кто уже разделил судьбу республиканских космонавтов.

Так вот — собачка Арамис уже побывал там, и не раз, куда «тебя не пригласят, и крыльями не накормят». Чуть ли не в Давосе («Мандавосi у Давосi» — так назывался бы фельетон, если бы газеты нашего прошлого освещали события нашего будущего)!

Мардук, по-моему, с тех пор больше у нас ни разу не гастролировал. Почему-то среди афиш время от времени попадается «Умка и Броневичок», и ты думаешь — не может быть! Там написано «Шейка и Снеговичок»! А проверить, побывала ли здесь Умка — не у кого. Здесь вечно все шифруются, как последний «маленький принц», и не отвечают на вопросы. Зато в других местах, куда меня заносила судьба, оперный голос раздавался рядом со мной еще пару раз. Была идея даже сделать совместную запись. Одноразовый дуэт «Шведские перчатки». Чем не проект?

Возможно, оперный голос еще не однажды прозвучит совсем близко. Потому что он подобен той огненной звезде, что вспыхивает за плечом человека (прерия, сомбреро), если с ним должно что-то произойти, как знак того, что его час настал. Час настал, но ничего так и не произошло. Возможно, он еще когда-нибудь расскажет, какою ему виделась моя — так и не подхватившая меня в нужный момент, не унесшая своим течением — другая жизнь.

Оперному Голосу нечего делать в Заречье. Я слышал, что он переманил в Ленинград всю свою родню. Здесь и в самом деле противно и неуютно. Не хватает плаката: «Береги природу!» А на нем обезьяна в вышиванке зацепилась хвостом (хвост-оселедец). Сидит и пилит сук, на котором сидит. А внизу толпа, и все ей завидуют. И каждый мечтает оказаться на ее месте.