Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

Что же получается — я последний певец сумеречных настроений в этом далеко не готическом и (с точки зрения изглоданных желанием повидать свет) совсем не экзотическом месте? Ну, не будем спешить. Наверняка в моем поколении кто-нибудь одумается и еще подтянется, чтобы о чем-то рассказать. Для свершения таинств, не сулящих ничего хорошего зверкам-переселенцам, в случае их возвращения в здешние края, а в особенности — легкой смерти.

Картину «Готика святой Анны» (так я ее прозвал) я больше не видел. Жалею, что не сфотографировал. И дальнейшая судьба этого несуразного полотна мне неизвестна. Потому что вслед за Оперным Голосом куда-то исчезла и Анна Григорьевна. Скорее всего, здешнее жлобство осточертело ей до такой степени, что она попросту свернула циновки, да и села в поезд, чтобы по расписанию утром спрыгнуть с подножки, поблагодарить проводника и затеряться в толпах Курского вокзала. Во всяком случае, покинув родной город, она никого здесь не бросила на произвол судьбы, поскольку гностическую голову с минетным темечком не нужно ни кормить, ни поливать.

Несколько слов о дальнейшей судьбе Демешко. Азизян таки познакомил его с одной чувихой, имени ее я ну ни разу по-настоящему внятно не расслышал. Знаю только, что фамилия заканчивается на «ман».

Азизян темнил, но завлекал настойчиво, а Демешко в ответ только недовольно морщился, посмеиваясь. Было почти девять вечера. И все же Азизяну удалось нас за собою увлечь. Перекресток, трамвайная линия, за ней другой перекресток. Так по диагонали отмахали вниз километра полтора. Подъезд, лифт, дверь, звонок. Помимо хозяйки я заметил еще одну, с пробором и косицей, как у молодого священника. Эту я уже видел — она пробовала вытащить у Мардука из под мышки диск. Дело было на новой, более официальной «балке». Рядом перетаптывался то ли родственник, то ли ухажер, совсем безликий. А она вцепилась, словно хищник клешней, и норовит выдернуть то, с чем пришел Мардук. Вот когда Мардуку пригодился его оперный голос. Он буквально пропел на все фойе Дворца Культуры:

«Пе-э-тя! Ю-у-ра! Да примите же наконец меры! Что за дикость у вас здесь творится!»

Жирный Петя, главный филофонист, прижимая к голове свою гордость — шляпу техасского проповедника, моментально подбежал и уладил инцидент. Азизян откомментировал эту сценку, безбожно переврав и без того гадкий антисемитский анекдот про кольцо и запонку. Правда, в дальнейшем эта ведьма не раз давала прикурить и самому Азизяну.

Стопроцентной уверенности у меня нет, но я почему-то думаю, что Азизян организовал Демешке смотрины той долговязой девицы умышленно, чтобы отомстить. Подробности мне известны. Дело делалось на моих глазах. Азизяна, словно сбесившийся, потерявший управление манекен, втолкнули в машину, отвезли на карьер, пугали там пистолетом.

В общем-то, вполне заслуженно. Рано или поздно все его беспардонные наебки должны были повлечь за собой суровое наказание. Но, похоже, для членов Азизяновой семьи не существовало понятия вины, как коллективной, так и личной. Недаром Данченко метко подметил и повторял при случае: «У них там вся семейка такая». Азизян мог затаить злобу.

Для чего пришли — нам самим не понятно, а с какой целью нас пригласили — никто не говорит. Начал нервничать даже Дымок: «Я знаю такие хаты. Сейчас заявится (он произнес кличку страшного человека) с коллегами, и начнут… гостить». В конце фразы он неожиданно возвысил голос, и в нем прозвучала шукшинская горечь. Вот как называется такая разновидность шантажа — гостить . Придут, и будут гостить. Запомним.

Но никто не пришел. Мы так и не дождались ни более блатных, чем Дымок, бандитов (это хорошо), ни кого-либо из взрослых членов этой обеспеченной (судя по мебели и сервизам) семьи. Дымок стал частым гостем в этом доме. Родители девицы оказались врачами. Оба — и мать, и отец. Ночные дежурства, хата свободная — делай, что хочешь. О политике, отметил я, здесь помалкивают. Неужели они всем довольны? Не верится. И как насчет родственников за границей, при фамилии на «ман»? Неужели всех поубивали, никто не уцелел? А Дымок постепенно начал пропадать в чужой квартире на слишком высоком для меня этаже целыми сутками.

Подобно Сермяге, а отчасти не без его влияния, я и у себя выработал панический страх высоты. Благодаря тому, что страх у нас общий, как и неприязнь к альпинистам с каскадерами — мы с Сермягой редко ссоримся.

Разных любителей лазать по карнизам, нащупывая впадины, как эрогенные зоны, Сермяга недолюбливает с первого класса, а возможно, и раньше. Он беспощаден даже к Высоцкому, не может простить тому «парня в горы тяни — рискни», весомо добавляя, что парней тянут не в горы, а в другое место за другое место: «По собственному опыту знаю».