Юрий Герт - Лабиринт

Я постоял перед киоском — фанерная конурка, белый медведь над круглым окошком держит палочку с эскимо. Но это был наш киоск и наш белый медведь. Ну что ж, дружище, подумал я, прощай. Ты никогда не кормил нас мороженым. У нас всегда были дела, хор или бюро, или газета, или читалка — мы всегда приходили к тебе, когда окошечко уже закрывалось. Мы опять опоздали, говорила она, кто-то снова съел наше мороженое! Но ты был тут ни при чем,— просто у нас всегда находились дела. А однажды на этом самом месте я сказал ей, что настоящее мороженое бывает только в ЦУМе, и еще в кафе на улице Горького, напротив телеграфа — вот где мороженое достойно того, чтобы называться мороженым! А она никогда не бывала в Москве, она вообще нигде еще не бывала. И мы принялись мечтать, как мы летом поедем в Москву, и как будем есть мороженое в ЦУМе, но там вечно толчея, лучше в кафе на улице Горького — здесь так тихо, и столики под матовым стеклом... Правда, мы тут же заспорили — ведь летом нет театров, а какая же Москва без театров?.. Но лето было ближе, чем зимние каникулы, и я говорил: но Третьяковка, но Давид, но букинисты... Я вел себя хлебосольным хозяином, ведь я родился в Москве, мы жили там, когда отец работал в Коминтерне. Потом, правда, я бывал там короткими наездами, самое долгое время провел я в Москве, когда пытался поступить в МГУ. С тех пор мне и запомнилось это кафе, и я все представлял себе столик на нижнем этаже, в уголке между колоннами,— как мы пройдем и сядем за этот столик, я сидел за ним, когда мне вернули документы, и подсчитывал, сколько у меня осталось на проезд туда, где «недобор» — в Кострому, Вологду или Ярославль. Не знаю почему, но мне хотелось занять именно тот столик, мой столик, наш столик, а теперь чей-то еще.

Вот так, дружище, подумал я. Кто-то сядет за наш столик. А мы не сядем. А кто-то сядет. И ничего не будет знать о том, что это наш столик. Наш. Но ты в этом не виноват, белый медведь, ты ни в чем не виноват... Прощай.

Я еще не знал, что меня исключили из института. Я только подумал о чем-то таком, когда перешагнул порог нашей комнаты. Подумал, заметив, как стихли голоса ребят и как взгляды, рванувшись мне навстречу, тут же отпрянули, разбежались.

Полковник и Дима Рогачев застилали мою койку. Они делали это так, словно для них самым обычным было каждый вечер в половине десятого заниматься моей койкой. Только Полковник, пожалуй, взбивая подушку, посылал в нее удары чуть сильнее, чем этого требовала обыкновенная наволочка, набитая соломой.

Сергеи крутился около стола.

— Куда ты запропал?— спросил он, как спрашивают, чтобы заполнить неловкую паузу.

Один Ваня Дужкин смотрел на меня в упор, с холодным, немигающим любопытством.

Что-то здесь произошло, перед самым моим приходом. Было смешно, что ребята пытаются от меня это скрыть, но я не хотел расстраивать их игру. Я только спросил, не нагрянула ли к нам профкомовская комиссия проверять соревнование по жилбыту?..

Но мне никто не ответил, попросту не успел.

С грохотом и стекольным звоном распахнулась дверь и, едва не касаясь головой притолоки, словно в раме, на пороге возник Якимчук, наш завхоз, или, как именовал он себя в приказах, заместитель директора по хозяйственной части. На складках его хромовых сапог змеились молнии, голубые кавалерийские галифе топорщились, как два слишком низко посаженных крыла. Из щели между косяком и локтем Якимчука, словно из надежной бойницы, выглядывала наша комендант — маленькая бледная женщина с неестественно и зловеще начерненными бровями.

— Вот они, все тут!— крикнула она.— Закона им нету!

Сергей вспыхнул, ринулся что-то объяснять Якимчуку. Но тот, начальственно перебив его на полуслове, сделал шаг вперед:

— Кто здесь староста?

Полковник не спешил с ответом. И пока я пытался уловить связь между моей постелью и вторжением Якимчука, он с особенной бережностью возложил мою подушку на изголовье кровати, одернул и заострил уголки, прищурился, любуясь своей работой, и лишь после этого сказал:

— Ну, я.

— Есть указание,— значительно сказал Якимчук.

Полковник похлопал себя по карманам.

— Вот беда,— сказал он.— А что, ребята, закурить у кого не найдется?

— Есть указание выселить,— повысил голос Якимчук.— Вы что, не слышите, что вам говорят?

— Указание есть, а ума нет,— сказал Полковник, прикуривая: бычок у него все-таки отыскался, — Куда ж выселять, если ночь на дворе? Не к чему было и постель тревожить.