Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

И она зовет певуче простирая расстилая белы лебединые пуховые длани матери:

— Сыне!.. Рогволд!.. Первончик первец агнец слезный мой! И у всякого первенец родится — во лбу светлый месяц, за ушами ясны звезды!.. Сыне мой… Я с тобой… В костер… И нас не возьмет огонь…

И она идет в костер…

Тогда Рогволд теряется мается страждет гибнет он кричит верещит молит из огня:

— Матерь матерь мама мати маа… Нет!.. нет!.. нет!..

И тогда тогда тогда…

И тогда берутся вянут секутся в огне сворачиваются свиваются съядаются первые золотые златые кудри его.

И тогда горят золотые кудри его как огонь в огне…

И сразу пахнет жженым волосом…

И горит сразу голова и тело его…

— Матерь не надо… не ходите… не надо в костер… глядите матерь… горит голова да тело мое… матерь не ходите в костер мой…

…И у всякого первенец родится — во лбу светлый месяц, за ушами — ясны звезды…

Матерь маа…

И горит светлый месяц и ясны звезды мои матерь…

И содвинулась Большая Медведица — ночи ярая палящая Жена, а утру а дню бледная Вдова…

И горит Христов Костер среди Руси!..

Ой Господь! Горит!..

И тысячу лет будет гореть.

И будут гореть языческие боги кумиры Руси и дубовые каменные дрова и Рогволд Святой Язычник в них!..

И только Книга Книга Книг не горит…

…Но гляди! — пройдет тысячелетье по Руси! — и Книга Книга Книга Книг задымится возьмется зачадит задымит!..

О Господи! Помоги! Пощади!

Пощади нас у костра Христова покорных слепых потомков неповинных пощади!..

И сойдет наш Иисус Христос в костер Руси!..

И запахнет вновь жженым живым волосом Его по всей Руси.

И закричат во всю Русь сырые иудины ноябрьские певни петухи.

И пух ледовых петухов иуд по всей Руси полетит!..

И все всех руссов очи затемнит затмит!..

И пойдут по всей Руси как чумовая язва сыпь повальная иисусовы иудины костры…

И необъятный пух иудиных ноябрьских петухов несметный полетит…

…Русь… Путь от Гефсимании к Голгофе…

Путь березами опалыми осенними родимыми безвинными повит… серебряно облит…

И кто ступил на Русь — дорогой этою уйдет.

И кто ступил на Русь — уйдет дорогою молитв…

И все дороги на Руси — к Голгофе сладкие пути…

Но но но…

Но у того костра начального Анастасия матерь покорная бесслезная полянка косариха стоит.

И она тихо князю гробовому Владимиру певуче текуче летуче речет поет ласкает говорит:

— Князь. Батюшка. Тот оставшийся навек в костре Рогволд-Язычник — твой сын.

Иль не ты в поле дальном спелом скошенном меня полянку косариху покосил?

Ты набросал в льняной покосный девий потаенный сокровенный мой подол текучих девьих земляник лесных малин…

Князь. Муж мой первый. Ты у костра стоишь.

А в костре остался твой сын…

…И поклонно кладет у ног князя покосную рубаху дальную со следами тех малин тех земляник.

Тогда князь с улыбкою на гробовых кривых устах говорит:

— Первых-то щенят за забор мечут!.. — и смеется лает блеет по-лисьи остро, — хи-хи-хи…

Но узнает рубаху и содрогается и молчит…

И шепчет старыми дрожащими губами плачет:

— Сыне… сыне… сыне… сын…

Тогда Анастасия тихо отходит отступает тишайшая в поле сизых киевских ночных молитвенных равнин…

Тогда Анастасия-Русь отходит в ночь тоскующих равнин…

Тогда Анастасия-Русь отходит в нощь кочующих холмов…

…Но кто-то отходит от костра за ней, но кто-то отходит за ней и неслышно средь некошенных напоенных высоких трав трав средь ночных избыточных жиряков перепелов подходит к ней…

И медовыми медвяными медуницами веет пахнет от него от пастушьей овечьей кроткой одежды милоти его и Муж Путник в милоти трогает Анастасию за косу ее…

А коса была золотая солнечная девья а стала коса после костра того коса серебряная лунная.

Седая стала коса.

И была коса — рожь золотая, а стала коса — лен серебряный.

И она узнала Его.

И ночные холмы кочующие встали враз не колыхались не содвигались боле и узнали Его.

И ночные терпкие острые травы узнали Его и пошли тихими покорливыми постелями одеялами волнами шелками духмяными под босыми ступнями Его.

И Анастасия-Русь матерь узнала Его и как дитя как сосунок метнулась зашлась успокоилась блаженно припала к свежему крутому плечу его к пастушьей кроткой милоти его и шептала:

— Отче, зачем костер этот?..

И Он сказал:

— Жено это костер язычников. Не мой.

Мой был Крест. И будет он на Руси сей…

И Он только тронул задел Перстом косу ее.