Николай Курочкин: Смерть экзистенциалиста

Должно быть, дурацкий этот вопрос потому так задел Саломатина, что он сам себе его уже не раз задавал и не находил ответа.

Вот человек работает, ест, пьет, спит, умывается, чистит зубы и выполняет регулярно еще с полсотни ритуалов, необходимых для того, чтобы оставаться человеком. (А это именно ритуалы, давно утратившие прямой смысл. В каждом из нас с детства столько антибиотиков, сульфаниламидов, гербицидов, инсектицидов и прочей злой химии, что сто лет не мойся — и будешь цеплять инфекции хоть не реже, но и не чаще, чем при ежедневном трехкратном умывании; сто лет лопай сырые овощи, не ополаскивая, — и тоже ничего с тобой не случится. Но ради сохранения принятого в обществе человеческого облика умываешься, бреешься, чистишь зубы, гладишь брюки и проделываешь все прочее). И все делает неплохо, даже поощрения имеет. От девушек — улыбки, от женщины — ласки, от начальства — грамоты и благодарности, от общества «Знание» — памятный подарок, от солнышка — здоровый и мужественный загар… Все хорошо, все как надо, а счастья нет! Нет, и все тут.

Так зачем все это? В чем смысл жизни? Или его нет вовсе, а есть только суета, мельтешенье пустяков, заполняющих дни? Человек ходит, дышит, смеется, целуется, а проклятый вопрос не отпускает, жмет на череп.

И тут в конце обычного урока, минут за десять до звонка, встает тощий, многосуставный верзила-акселерат и, спасая дружка от опроса и неминуемой двойки, задает (под понимающие и одобрительные улыбки соучеников и хихиканье соучениц, сам при этом блудливо ухмыляясь) дурацкий, явно провокационный вопрос:

— Владимир Павлович, можно вопрос? Правда, не совсем по теме… Но все же политэкономия — одна из трех составных частей марксизма, а философию нам не преподают. Так, может, вы ответите?

— Ну, давайте ваш вопрос, Матвиенко. Может, и отвечу.

— Владимир Павлович, в чем смысл жизни? И есть ли он? Вот экзистенцисты…

— Экзистенциалисты, Матвиенко. Эк-зи-стен-ци-а-лис-ты.

— Да, да, экзистиалисты, они говорят, что в жизни смысла нет, все миф и надо только красиво умереть. Это верно?

— В чем смысл жизни и есть ли он?.. Есть такая восточная притча: «Шли по дороге десять мудрых старцев и встретили одного дурака. И дурак спросил: «О мудрые, в

чем смысл жизни?» И девять мудрецов плюнули в пыль и пошли дальше, а два дурака остались на дороге выяснять, в чем же он сокрыт, смысл жизни».

Вообще надо было не ввязываться в этот разговор, а сказать, что врет Матвиенко, им в курсе обществоведения дают начала диамата, и отфутболить с этим вопросом к преподавательнице истории КПСС и обществоведения. А он сам попытался ответить. Вспомнил второй курс, Андрея Четырина, Гришу со Степой — из-за них и сбился. Тогда в смысл их споров особенно не вникал и сейчас сам себе не мог объяснить, что такое этот самый экзистенциализм. А кто сам не знает, другим объяснять пусть не берется, выйдет конфуз.

Конфуз и вышел. Долго потом Саломатин краснел и злился, вспоминая, как многословно и суетливо, «потеряв лицо», втолковывал этому наглецу Матвиенко что-то вертящееся перед глазами, но не укладывающееся на место, неуловимое и расплывчатое.

Кончилось тем, что он сбился и пообещал ответить через неделю, а после занятий зашел в библиотеку и набрал книг и журналов — тех, что шесть лет назад читали Андрей и Степа. Поначалу теория не пошла: страх, который не тот страх, а онтологический; скука, которая тоже не та, тошнота — не пищеварительная, а метафизическая…

Он на время отложил теорию и взялся за пьесы. Почему-то чуть не все философы-экзистенциалисты были одновременно и писателями, преимущественно драматургами. И Сартр писал пьесы, и Камю, и Фриш. Достоевский, которого они считали своим, пьес не писал, зато все его романы экранизированы, и не по разу, потому что при всей философской насыщенности, при всем их многословии сценичны. Саломатин читал пьесы и романы — и невнятная терминология как бы проявлялась, туман становился прозрачным. Из пьесы в пьесу, от автора к автору переходили общие идеи и даже сюжеты. И Владимир начал видеть контуры теории. Можно было снова приниматься за отложенные статьи и монографии. Книг Льва Шестова и Николая Бердяева он не нашел, зато вышли новые книги о Кьеркегоре: Быховского и женщины с украинской фамилией Гайденко и марсианским именем Пиама.

Тому оболтусу Матвиенко Саломатин обещал ответить через неделю. Через неделю, он, конечно, еще не был готов к ответу, но Матвиенко и думать забыл о своем вопросе, достигшем цели: протянуть до звонка.