Николай Курочкин: Смерть экзистенциалиста

Уже и сам Степан излечился и отрекся от экзистенциализма (Андрей изложил ему суть количественной теорию информации, азы кибернетики и знаменитое второе начало термодинамики — и теперь «Сенная лихорадка», который даже имен Норберта Винера и Клода Шеннона доселе не слыхал, лихорадочно конспектировал статьи Вернадского о биосфере и ноосфере) и смотрел на «философию существования» примерно так, как вступающий из пятьдесят четвертого в пятьдесят шестой размер мужчина смотрел бы на сбереженные мамой его детские штанишки. Он убеждал Андрея:

— Бросил бы ты эту тягомотину, старик, она тебя до дурдома доведет. И какой черный юморист ее назвал «философия существования»? Правильнее бы называть наоборот: «философией несуществования»! Лучше объясни мне членораздельно и без всяких уравнений, что такое «гомеостат» и кто он такой, этот ваш Билл Эшби.

Но Четырина занесло. То он «наводил мосты» от экзистенциалистского учения о произвольном поступке, как вызове хаосу и абсурду бытия, к кибернетическим теориям жизни как процесса упорядочения материи. То доказывал, что экзистенциалистская этика прекрасно сочетается с марксистским мировоззрением: мол, у каждого случаются полосы такого самочувствия души, когда тебе плевать на то, что ты часть бессмертного человечества, раз ты, ты лично обречен на смерть, когда мир кажется чуждым и бессмысленным, — и вот в такие периоды именно экзистенциализм, и только он один, может дать человеку стимул к активному действию.

Он познакомился с попиком из пригородной церквушки — вертким хитроглазым одесситом, поклонником поп-музыки и владельцем богатой коллекции пленок со стереозаписями литургий в исполнении московских артистов, приводил попика в общежитие и спорил с ним чуть не дни напролет. Насколько можно было из их путаных, со ссылками на апокрифические евангелия, тексты Мертвого моря и «Экклезиаста», словопрений уяснить, Андрей выжимал из попика прямое признание, что есть бог, «тот свет» и индивидуальное бессмертие, а лукавый пастырь финтил:

— Я, Андрюша, не могу тебе ответить однозначно. Есть, нет… Да я не знаю, сам-то верую ли. В академии, в Загорске, столько всяких доводов и контрдоводов впитал, что сейчас кого угодно и хоть даже самого себя могу убедить, что бог есть или что его нет. Вот хоть, исходя из «допплеровского эффекта» — есть такой в современной физике, — докажу сотворенность мира богом. По крайней мере, нашей Галактики. Или, наоборот, из канонического текста Библии неопровержимо выведу, что бога нет и не было, а? Библия, брат Андрюха, книга великая! Величайшая! Только если откровенно, ее следует называть не «Боговдохновенное священное писание», а «Хрестоматия по истории Древнего Востока в древнееврейской литературе и фольклоре».

Андрей и попик чуть не по строке разбирали «Братьев Карамазовых» и «Исповедь» Льва Толстого, потом разругались, и попик перестал являться в общежитие. Зато Андрей теперь якшался с какими-то «вольными философами», давно отчисленными из университета. Его сняли с повышенной стипендии, но он этого будто и не заметил. Потом за многочисленные «хвосты» Четырина вовсе выгнали из института. Но это уж после того, как сгоревшее общежитие университета восстановили и обескровленные мыслители вернулись туда.

Саломатину в ту зиму было, в общем, не до «метафизики». Он делил все свободное время между танцульками и кафедрой политэкономии: его уже тогда интересовали границы применимости и механизм действия закона стоимости при социализме. Но когда в метре от твоей кровати из ночи в ночь кипят споры, трудно оставаться в стороне. А еще труднее встать на чью-либо сторону, если твоя голова забита совсем другими проблемами, важнее и интереснее этих.

Саломатин ввязывался в эти споры, только если становилось ясно: сегодня спать до утра не дадут, если не нащупать компромисс. И он старался примирить обе стороны. Но вместо примирения его вмешательство обычно вызывало лишь еще большее ожесточение схватки. Однажды Саломатину показалось, что он знает типичного экзистирующего субъекта (как таковой выглядел в изложении Четырина), и Володя рассказал о старике Тулуп-ском. Андрей взъярился и чуть не с кулаками набросился на Саломатина, обвиняя приятеля в злонамеренном оглуплении и утрировании.

Прежде друзья, они с Андреем из-за этой философии разругались, и даже пять лет спустя, узнав на встрече выпускников, что Четырин все же образумился и заочно окончил институт, Саломатин не обрадовался за него.