Стеф Пенни - Нежность волков

— Да кто бы смог?

— Разве это настолько хуже того, что они могли себе вообразить?

— Мне кажется, жизнь, любой ценой… лучше, чем смерть.

Мария окидывает его оценивающим взглядом — так фермер прикидывает, не запалилась ли лошадь. Дональд раздраженно думает, что она никогда не найдет себе мужа, если будет смотреть так на всех мужчин.

— Может быть, волки уберегли их от судьбы, которая страшнее смерти.

В ее устах этот трюизм кажется скверной шуткой.

— На самом деле вы так не думаете. — Он удивляется отваге, с какой противоречит этой девушке.

Мария пожимает плечами:

— Несколько лет назад двое детей утонули в заливе. Ужасное несчастье. Их родители горевали, конечно, но они до сих пор живы. Сейчас они кажутся вполне счастливыми — такими же, как любой из нас.

— Возможно, тяжелее всего именно неизвестность.

— Которая позволяет неразборчивым в средствах субъектам паразитировать на ваших надеждах, пока не высосут все соки.

Дональда снова удивляют ее слова. Он смутно слышит голос его отца, произносящий таким же менторским тоном: «Желание шокировать — это инфантильная черта, проходящая с наступлением зрелости». Хотя Марию инфантильной никак не назовешь. Он напоминает себе, что больше не обязан соглашаться с отцом; они теперь на разных континентах.

— Мистер Стеррок не производит впечатления человека со средствами, — как бы защищаясь, говорит Дональд.

Мария смотрит мимо Дональда вдоль улицы, затем, улыбнувшись, переводит взгляд на него. У нее, в отличие от Сюзанны, глаза голубые.

— Если кто-то вам симпатичен, это вовсе не значит, что можно ему доверять.

Она склоняет голову чуть ли не в шутовском подобии реверанса и уходит восвояси.

Остаток дня и весь вечер Дональд разбирает наследство Жаме, но, как и остальные до него, не может отыскать ничего, имеющего какое-либо отношение к смерти француза. Оставшееся от Жаме имущество сложили в сухой части конюшен, и они с Джейкобом, который в интересах безопасности наблюдал за опустошением хижины, разложили все по ящикам и пакетам. Имущества оказалось на удивление мало. Дональд старается не думать, как мало добра придется просеивать его коллегам, если он вдруг покинет этот бренный мир. К примеру, там не окажется ровным счетом никаких свидетельств этого нового, однако невероятно значимого чувства к Сюзанне. Он дает себе зарок написать ей сразу, как только покинет Колфилд, — нелепость, поскольку они еще находятся в одном доме, а Дональд решил дождаться возвращения Маккинли и Нокса из их погони за призраком, так что день или два у него еще есть.

Он попросит у нее фотографию или хоть что-нибудь на память. Не то чтобы он планировал в ближайшее время пасть от рук убийцы, разумеется. Просто на всякий случай.

В детстве, пока живы были мои родители, я страдала так называемыми затруднениями. Меня охватывал парализующий страх, так что я не могла пошевельнуть ни рукой ни ногой, даже речи лишалась. Я чувствовала, как из-под ног уходит земля, и это было ужасное ощущение. Доктор щупал мне пульс и пристально глядел в глаза, прежде чем сообщить: чем бы, мол, это ни было, оно, возможно, пройдет с наступлением зрелости (под которой они, вероятно, подразумевали замужество). Так это или не так, но, прежде чем случилось убедиться в правильности данной теории, моя мать скончалась при невыясненных обстоятельствах. Я думаю, она наложила на себя руки, хотя отец отрицал такую возможность. Она принимала настойку опия, и убила ее передозировка, намеренная или нет. Страхи мои становились все сильнее и сильнее, пока отец не потерял терпение и не поместил меня — если называть вещи своими именами — в сумасшедший дом, хотя для хворых благородных господ было у него и фасонное имя. Потом умер и отец, оставив меня на милость бессовестного управляющего, и закончила я общественной лечебницей для душевнобольных, по крайней мере достаточно честной, чтобы называться лечебницей.

В общественной лечебнице был свободный доступ к лаудануму. Прописанная сначала, чтобы ослабить приступы страха, настойка опия заняла место родителей и друзей, став единственным, на что я могла положиться. Опий широко применялся, дабы усмирять беспокойных пациентов, но вскоре я поняла, что предпочла бы распоряжаться им сама, и пришлось пойти на хитрость. Уговорить мужскую часть персонала раздобывать для меня лауданум оказалось легче легкого, и я запросто смогла обвести вокруг пальца управляющего — склонного к идеализму молодого человека по имени Уотсон. Привыкнув к чему-то, забываешь, зачем оно было нужно с самого начала.