Даниель Жиллес - Под сенью благодати

Только он собрался сесть на приготовленную ко сну постель, как в углу вспыхнул пучок света, поискал его и замер на его лице. Ослепленный Бруно поднес к глазам руку: он решил, что это настоятель.

— Откуда это ты явился? — прошептал голос.

Нет, это был не настоятель, а отец Грасьен. Бруно облегченно вздохнул. Карманный фонарик продолжал двигаться и высвечивать его лицо.

— Впрочем, об этом можно и не спрашивать, — снова заговорил монах. — Надо думать, ты убегаешь и бродишь ночью по дорогам не для того, чтобы готовиться к экзаменам.

— Послушайте, отец мой, — сказал Бруно, поднимаясь с кровати и подходя к монаху. — Сейчас я вам все объясню…

— Нечего мне объяснять, — ответил отец Грасьен; голос плохо слушался его и звучал необычно резко. — Я все знаю, слышишь, все, поэтому даже не пытайся отрицать. Вот она твоя неземная любовь! Может быть, ты и теперь станешь уверять меня, что бегаешь по ночам к этой женщине, только чтобы беседовать с ней? Ты подло обманул меня, Бруно!

— Нет, — живо возразил Бруно, — я вам тогда не солгал. Когда мы с вами разговаривали, еще ничего не было между мной и… — ему не хотелось называть имя Сильвии, — словом, между нами. И потом, не может, это считаться злом! Я счастлив, как никогда.

Отец Грасьен ответил не сразу. Он потушил фонарик, и Бруно с трудом различал в темноте его силуэт возле умывальника.

— Ты даже не считаешь нужным просить прощения, — сказал он, наконец, глухим голосом. — Больше того: ты еще и похваляешься! А раз так, то знай: завтра же я поставлю отца настоятеля в известность о твоей связи с госпожой де Тианж. Он примет соответствующие меры, но теперь я уже не вступлюсь за тебя.

Несмотря на этот разговор, Бруно спал в ту ночь как убитый и наутро вовсе не чувствовал себя невыспавшимся; весь день он ждал, что его вот-вот позовут к настоятелю. Наконец вечером, когда он вышел подышать воздухом на площадку для игр, к нему подошёл настоятель. Бруно приготовился отчаянно защищаться и уже сжал зубы, но большие влажные глаза монаха улыбались, а сам он держался довольно дружелюбно.

— Я только что получил письмо от твоей матери, — сказал он. — Она просит меня сказать несколько слов на венчании твоей сестры. Это очень любезно с ее стороны. Поскольку послезавтра ты едешь в Лилль держать экзамены, будь добр: поблагодари ее за внимание и передай, что я с удовольствием принимаю приглашение.

Он ни словом не обмолвился ни о сцене в приемной, ни о том, каким образом «все устроилось», как сказала бы госпожа Эбрар. Бруно был крайне удивлен и обрадован тем, что гроза прошла мимо, а потому даже не подумал расспросить монаха и обещал передать матери его слова.

Настоятель уже давно ушел, когда Бруно наконец осознал весь комизм ситуации. Он посмеялся в одиночку и пожалел, что не может отправиться к Циклопу и рассказать ему о случившемся. Дело в том, что, когда Бруно после обеда относил ему ключ, они слегка повздорили, и теперь Бруно не хотелось его видеть.

Циклоп тогда сказал, что теперь-то уж, он уверен, с романтической любовью Бруно все кончено.

— Ты добился того, чего хотел, мой мальчик, — довольно строго сказал он. — А теперь кончай. Иначе ты начнешь ходить по облакам или же, что более вероятно, окажешься в глупом положении. Черт побери, мужчина ты или еще ребенок? Возьми себя в руки, совладай с собой, посмотри на все это со стороны. Ты считаешь, что любишь Сильвию…

— Но я действительно ее люблю, — оборвал его Бруно, — я люблю ее и знаю, что это навсегда. Я не смогу жить без нее.

— Допустим, что так, — ответил Циклоп, презрительно фыркнув. — Но сейчас ты докажешь себе и мне как раз обратное. Ты возьмешь на себя инициативу разрыва и напишешь этой очаровательной крошке…

— Но вам-то какое до этого дело? — закричал возмущенный Бруно, чувствуя в эту минуту, что он почти ненавидит Циклопа. — Я еще могу понять, почему монахи хотят разрушить нашу любовь — они наблюдают за моралью, — но вы-то? Вы, для которого нет ничего святого? Оставьте меня в покое в конце концов!

— Нет, — продолжал Циклоп, — я не могу допустить, чтобы ты из безрассудства поставил на карту свое будущее. Если бы на твоем месте был кто-нибудь другой, то, возможно, я с любопытством наблюдал бы за тем, как он гибнет. Но я не хочу, чтобы такого юношу, здорового, с ясной головой, уравновешенного, засосала сентиментальная трясина. Подобная связь хуже, чем брак в двадцать лет. Уже сейчас ты стал рабом этой женщины, и, если ты не порвешь с ней немедля, она будет таскать тебя за собой долгие годы; она привяжет тебя к себе обещаниями, будет время от времени давать тебе доказательства своей любви — ровно столько, чтобы ты не охладел. И от тебя, мой мальчик, через два-три года ничего не останется.