Игорь Афанасьев - PHANTOM@LOVE.COM (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

— Эй, Чапаев!

В несколько шагов Филипп уже был возле авиатора.

— Значит так, — тихо произнес тот, — деньги за билеты даешь мне, сейчас. К самолету подойдите незаметно, стюардессы вас впустят, а мы, вроде как, ничего и не знаем. Ясно? А в дорогу берите ящик «армянского».

Два гонца схватили такси и уже через час звенели бутылками с коньяком в вещевых мешках. Осторожно, по-одному, пятерка пробралась вдоль забора к самолету. Оттуда выглянула одна из стюардесс и сердито зашипела:

— Где скачете, зайцы?

Они тихо расселись в полутемном салоне, в хвосте самолета и затаили дыхание, не веря собственному счастью.

Филипп взглянул в иллюминатор.

По бетону лётного поля струились барханы красноватой пыли, и в ее потоках отражались разноцветные предполетные огни самолета. Здание аэровокзала обрело силуэт мрачного средневекового замка, а прожектора на стальных вышках перемигивались, словно часовые на сторожевых башнях. Самолет дернулся и тихо покатился к взлетной полосе. Развернувшись на старт, машина замерла на несколько секунд, турбины взвыли, гулко загрохотали шасси по бетонным стыкам полосы, и «тушка» впилась в предвечернее небо.

Через несколько мгновений самолет пробился через покрывало облаков, и в салоне стало светло, как днём. В салон выглянул бортмеханик и поднял вверх большой палец. Он прошел в хвост салона, увидел там гитару и протянул инструмент Филиппу:

— Наливай!

Пальцы разбитой руки еще болели и не слушались, но Фил наигрывал самые простые аккорды, и радость переполняла каждый звук его голоса.

Разлука закончилась, он летел к Ларисе.

За первые два часа лету, веселая компания выпила пару бутылок коньяка, съела пайку зеленоватых куриных ножек, заготовленную для всего салона, рассказала миллион анекдотов и спела все песни и частушки, которые пришли в голову. К столу так и не вышел первый пилот и штурман- радист, а вся остальная часть экипажа поочередно пополняли студенческий кружок.

Филипп взглянул в иллюминатор и обалдело покачал головой:

Вместо привычного плоского ватного покрывала там громоздились хитросплетения гигантских вертикальных фигур, высотою в несколько километров. Заходящее в скоростном режиме солнце разукрасило небесные скульптуры красками, которые могли бы себе позволить лишь Кандинский, Малевич, или другие психи, которым удалось выбиться в гении. Причём, облачный Илья Муромец был ростом ничуть не ниже статуи Ильича с протянутой рукой и даже чуть больше фигуры Иосифа Виссарионовича, у которого в руке была зажата дымящаяся трубка. Персонажи громоздились друг на друга и переливались разноцветными огнями, как новогодняя елка в Октябрьском дворце культуры. В одном из освободившихся углов небесного калейдоскопа мелькнул знакомый силуэт, напомнивший о чем-то слегка позабытом, но не вычеркнутом окончательно из памяти. Стройная женская фигура пронеслась в стремительном фуэте, и чтобы чётче ее увидеть, Филипп слегка прищурил веки.

Но облако рассеялось.

Самолет словно окунулся в глубокий омут: солнце скрылось, и вынырнула из-под крыла странная луна. Обычно такая большая и яркая в этих широтах, она катилась тусклым медным блином вслед за самолетом.

Аэроплан странно подрагивал и поскрипывал, словно яхта под парусами при хорошем ветре.

Компания притомилась и развалилась по креслам в дружном сне.

Заснул и Филипп.

Ему снились беспокойные сны.

Перво-наперво к нему навстречу шагнул не кто иной, как Парэлык:

— Ты че, в натуре?

Парэлык протянул руку за очередной данью.

Но тут из-за плеча Филиппа вынырнул Фил и ударил подонка носком ботинка в пах. Раздался рев восторженных трибун.

— Гол! — неслись крики из всех окон дома номер двенадцать, а навстречу Филу шкандыбал хромой Гаркуша с ножом в руках.

Филька выхватил мяч из рук Филимона и пустился наутек от проклятого дворника. Он нырнул в двери черного хода и побежал на третий этаж, перескакивая через две ступеньки. Этажей оказалось значительно больше обычного, и уже на восемнадцатом он понял, что стоит у двери незнакомой квартиры.

— Фил, сколько можно тебя ждать? Ты когда-нибудь научишься ценить мое время? — резко распахнула двери мать, и он улыбнулся, понимая, что сейчас она прочитает ему очередную порцию нравоучений и унесется в свою, неизвестную ему, жизнь. Филипп протянул руки, чтобы обнять ее.