Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

У меня появилась острая тоска по Ней. Куда же все-таки Она исчезла? Неужели насовсем?

Безуспешно пытаюсь вспомнить Ее координаты. Она, очевидно, говорила мне свою фамилию и адрес, но я не обратил внимания или забыл. А что, если Она ждет моего звонка? Где я Ее встретил? Когда?

— Давай составим схему всех твоих возможных маршрутов, — говорит Он, — и начнем ходить по ним. Вдруг...

— Пустое занятие, — говорит Железный Феликс, — у него этих маршрутов...

— Твои переодетые агенты наверняка засекли, куда Она ушла, — говорю я.

— Мои агенты, — говорит Железный Феликс, — могут раскопать любой заговор, в особенности — несуществующий. Но отыскать ушедшую любовь... Во всяком случае, я твердо знаю одно: Она спустилась в метро около СГУ.

— Я, как тебе известно, всю жизнь искал Ее, — говорит Он. — Сейчас Она старая баба, если жива. С железными зубами. Ты знаешь, как у нас такие зубки делают. Проволоку перекусить можно, но улыбаться нельзя. И все равно я отдал бы всю оставшуюся часть жизни, лишь бы увидать ее на минуту.

— Зачем?

— Из принципа. И из потребности души. Мой тебе совет: не ищи. Суждено — сама придет, нет — не найдешь. Но запомни: отныне и навеки порог твоего Храма Любви не переступит ни одна женщина, кроме Нее. Бывалые потаскухи сразу заметят, что ты — пустое место, что тебе не до них, а чистые тебя уже не соблазнят.

— Но есть же какие-то уловки?

— Конечно есть. Вступи в кандидаты в члены КПСС, стань кандидатом философских лженаук. И тогда они опять пойдут навалом. Но тогда Она уже не придет никогда.

— А может быть, Ее вообще не было? Приснилось спьяну?

— А тахта тоже приснилась? А простыня, а пододеяльник, а наволочка? А занавески? Какие? На окнах, конечно, неужели ты их не заметил?!

Мы подошли к закусочной, где когда-то, как уверяет Он, помещался пивной бар номер два (номер один был на площади Пушкина, там, где сейчас пустое место и где иногда собираются диссиденты). Из нее вышел Поэт.

— Ее здесь нет, — сказал он. — Хочешь стих?

Бывает, падая в кровать Под перезвон пружин, Я рад, и нет причин скрывать, Что в этот раз — один.

Нет кровати. Нет пружин. Есть тахта и поролон.

Пусть так.

Бывает, на тахту упав, На мягкий поролон, Кричу: довольно мне забав,

Приди, желанный сон

Не надо, сам себе шепчу,

Ни задниц, ни грудей.

С меня довольно! Не хочу

Ни чистых, ни блядей.

Но вот ушло из тела прочь

Хмельное питие.

И мне уж дольше жить невмочь,

Коль рядом нет Ее.

Что такое поколение? Все люди, родившиеся в такое-то время (от и до)? Но почему в таком случае мы не можем объединить в одно поколение, допустим, родившихся в 1920—1930-х годах? Люди рождаются непрерывно, а не в строгой очередности: деды-отцы-внуки. Очевидно, поколение — явление лишь отчасти возрастное, а главным образом — социальное. Поколение образует совокупность людей, родившихся в определенных временных рамках, но сформировавшихся и проявивших себя некоторым существенно сходным образом, причем это проявление отображает достаточно отчетливо существенные черты эпохи. Так что не все люди, родившиеся в этих временных рамках, образуют поколение или даже представляют его. Не все ровесники декабристов входят в поколение декабристов. Большинство людей, являющихся сверстниками тех, кто охватывается понятием «поколение», есть просто человеческий материал истории. Они всегда и везде одинаковы, за исключением пустяков: моды, одежды, прически, выражения языка, мечты и т.п. Поколения же различаются как этапы социальной истории.

Поколение не надо отождествлять с его ярчайшими представителями и выразителями. Лермонтов, например, был выдающимся и ярчайшим представителем и выразителем своего поколения, но об этом поколении не скажешь, что оно яркое и выдающееся. Мой постоянный спутник и собеседник Он относит себя к поколению, окончившему школу еще перед войной или в самом начале войны, погибшему на фронтах войны и в концлагерях. Наиболее точным выразителем своего поколения Он, однако, считает не Солженицына, Галича и других крамольных писателей, а каких-то неведомых мне людей, не оставивших заметного следа в истории. А вот Поэт считает характерным представителем своего поколения Высоцкого, а выразителями — Галича и Окуджаву. И отчасти даже Солженицына. А ведь все эти трое принадлежат к поколению Его.

Ну а мое поколение, существует такое или нет? И если существует, чем оно характеризуется? Я начал размышлять на эту тему и, разумеется, запутался. А может быть, вообще поколение — выдумка, подумал я. Ничего подобного, сказал Он. Поколение — факт, и факт очень серьезный в жизни общества. Но его не так-то просто выделить. И не всегда это возможно. И не всегда это нужно. Трудность тут связана не с дефектами твоего ума, а с дефектами самого поколения. Оно само должно определиться в качестве такового, осознать себя именно таким, в каком-то смысле консолидироваться в некое социальное целое... Пусть аморфное, расплывчатое, но все же... Ты меня понимаешь? Какие средства этой консолидации? Обычные. Взаимное понимание. Сходное отношение к прочим людям, к окружающим обстоятельствам, к житейским благам и т.п. Вырабатывается некое средство и способность опознавать друг друга. И понимать без слов. Вырабатывается некоторая замкнутость от представителей других поколений, неспособность и нежелание понять их. Другая система ценностей... Короче говоря, все это — вещи общеизвестные. Я, например, люблю Есенина и считаю Маяковского великим поэтом, хотя и не люблю. И не могу понять тех, кто любит Мандельштама и считает его более значительным, чем Маяковский. Положа руку на сердце, сказал Поэт, Есенина и я предпочитаю Пастернаку, Ахматовой, Мандельштаму и многим другим. А я с вами и не спорю, сказал я. Я, между прочим, люблю Русланову, Шульженко и Бернеса и презираю нынешних трясунов, шептунов и крикунов. Так что же получается? А то, сказал Он, что это все несущественно с точки зрения различения поколений. Я думаю, сказал Поэт, что это различение скорее ощущается, чем осознается.