Юли Цее - Темная материя

Ведущий просит тишины.

— Здесь, кажется, речь не столько о междисциплинарных вопросах физики и философии, — говорит Себастьян, — сколько о границах между физикой и полемикой.

Громкий смех показывает, что зал снова на его стороне.

— При всей любви к острому словцу…

— Кстати, — перебивает Оскар, приложив палец к щеке таким жестом, словно ему только что пришла в голову новая мысль. — По твоей теории получается, что не только Создатель, но и вообще никто не обязан делать выбор и принимать решение.

— Напротив, — возражает Себастьян. — Одно из преимуществ теории множественных миров как раз и состоит в том, что она объясняет свободную волю человека. В линейном времени…

— А сейчас начнется эзотерика! — со смехом восклицает Оскар.

Камера с опозданием выхватывает его лицо и успевает показать только, как он машет рукой в ответ на замечание ведущего. Шильф, пристально, до боли в глазах следящий за тем, что происходит на экране, замечает, как подрагивает у Оскара левая ступня.

— В линейном времени, — говорит Себастьян, — наши судьбы детерминированы от самого раннего начала до отдаленнейшего будущего. В таком случае выбор того или иного решения зависит от биохимических процессов, протекающих в мозге и подчиненных причинно-следственным законам.

Выдержав нарочитую паузу, он продолжает:

— А теперь представим себе, что все мыслимые каузальные процессы протекают параллельно друг другу, потому что происходят в параллельных мирах. Развитие каждого отдельного универсума может быть предопределенным. Но мы обладаем свободой воли, поскольку можем при каждом решении выбирать один из множества миров.

— Дамы и господа! — ликует ведущий. — Вот оно — физическое обоснование свободы воли!

Его очки сверкают бликами, отражая свет прожекторов. На его лице написано такое счастье, словно он видит перед собой сияющую от удовольствия мину главного редактора программы.

— Причем так происходит несмотря на то, что в классическом понимании естественные науки и детерминизм…

— В таком случае я хотел бы знать, — перебивает Оскар, — почему мы простым волевым решением не сделали выбор в пользу такого мира, в котором никогда не было Второй мировой войны? Ведь как было бы славно!

Себастьяну бросилась краска в лицо. Подавшись вперед, он вскочил с кресла.

— Потому что мы подчиняемся принципу самосогласованности, — говорит он. — И тебе это прекрасно известно! Иначе мы, согласно второму закону термодинамики, распались бы вследствие все возрастающего хаоса.

— Что мы и делаем, — говорит Оскар. — А глядя на тебя, можно подумать, что порой распад происходит чрезвычайно ускоренным темпом.

Он вызывающе смотрит Себастьяну в глаза и стучит себе пальцем по лбу.

— Прошу прощения, — вмешивается ведущий. — Нельзя же здесь вот так…

Поднявшийся в зале гомон заглушает его реплику. Нетерпеливым жестом Оскар требует прекратить шум. Повернувшись к камере своим идеальным профилем, он, не обращая внимания на ведущего, занимает такую позицию, чтобы обратиться исключительно к одному Себастьяну. Левая нога у него задергалась еще сильнее. Внезапно все его спокойствие обернулось дурным маскарадом. Весь его вид показывает, что под маской невозмутимости он весь кипит от ярости.

— Если каждое решение сопровождается своей противоположностью, то в нем отсутствует выбор, — говорит он. — Знаешь, что такое твое обоснование свободной воли? Это лицензия на свинское поведение!

— Позвольте, — лепечет ведущий.

— Это… — пытается что-то сказать Себастьян.

— Одна вселенная, — говорит Оскар. — От которой никуда не сбежишь. Ее тебе надлежит исследовать. В ней тебе надлежит жить. И брать на себя ответственность за выбираемые тобой решения.

— Это не научная аргументация! — восклицает Себастьян, уже на грани срыва. — Это моральный догматизм!

— Как-никак он лучше, чем легитимированная физикой аморальность!

— Ни слова больше! — орет Себастьян.

— В своих двойных мирах, — с лихорадочной настойчивостью продолжает Оскар, — ты живешь двойной жизнью. И ведешь себя так, словно, сделав что-то, ты в то же время этого как бы не делал.

Безжалостный крупный план показывает, как запрыгал кадык у Себастьяна, которому никак не удается проглотить застрявший в горле комок. Возмущение среди публики снова усилилось. Один зритель потрясает воздетым кулаком, хотя неясно, кем или чем он возмущен.

— Я выражу это словами Оруэлла, — говорит Оскар, вставая со своего места.