Юли Цее - Темная материя

На вернисажах паренька можно было видеть грациозно слоняющимся по залам. У него была только одна забота: как бы отвлечь внимание посетителей от экспозиции. Мужчины и женщины провожали его глазами. Когда вечер проходил удачно, о юноше разговаривали больше, чем о картинах. Он не любил работы своего любовника. Он вообще не любил искусство. Он думал, что искусство только для того существует на свете, чтобы оттеснить на задний план красоту. Говоря о красоте, он главным образом подразумевал свою собственную.

— Вы знаете, что такое ревность? — спросила Майка.

— Понаслышке, — заявил комиссар.

Прошло два года. Парнишка с гордостью выставлял напоказ свои кровоподтеки. Когда накал боев дошел уже до предела, мальчишка предъявил ультиматум: либо картины, либо он.

— И художник выбрал любовь, — предположил Шильф.

— Не угадали! — ответила Майка.

Художник выбрал искусство. Он прогнал к чертям своего любовника, сублимировал свое отчаяние в краски и создал «Шантаж» I и II. Затем музы покинули художника, последовав за молодым человеком.

— После этого он больше не создал ни одного значительного полотна, — сказала Майка. — Иногда любовь бывает формой саморазрушения.

Она трогает мизинчиком уголок глаза, словно удаляя оттуда соринку. Ни один из собеседников не берет на себе инициативу, чтобы продолжить разговор следующей репликой. Пока Майка молча глядит себе под ноги, многоголосье мыслей с оркестровой мощью разыгрывает в голове Шильфа целую симфонию из вопросов, которые ему нужно задать, и метких замечаний, которые следовало бы сделать. Философские мысли об архитектонике ударов судьбы. Вопросы о стоимости картин, которые якобы его интересуют. Открыв наконец рот, он из всех мыслимых фраз выпаливает ту, что первая подвернулась, причем, как оказывается, самую неподходящую:

— Как вы справились с гибелью Ральфа Даббелинга?

Едва прозвучало это имя, Майка вскакивает с места. Она озирается вокруг, словно ошиблась дверью и нечаянно затесалась в чужой разговор:

— Откуда вам известен Ральф?

— Из газет.

— И там было написано, что я была с ним дружна?

— Об этом я узнал от Себастьяна.

— Вы лжете! — воскликнула Майка.

И в этом она права, так как о знакомстве Майки с Даббелингом комиссару рассказал не Себастьян, а сама Майка, вернее сказать, ее гоночный велосипед в сочетании с неестественной бледностью лица, смуглый тон которого производит сейчас впечатление искусственно нанесенного грима. Засунув руки в карманы брюк, она нервно мнет пальцами подкладку:

— Кто вы?

— Я очень сожалею.

— Уходите.

Майка подходит и становится вплотную к нему, так что может смотреть на него перпендикулярно вниз. Шильф тяжело поднимается со стула. Он видит, как она борется с собой, стараясь взять себя в руки, но терпит в этой борьбе поражение. Самообладание спадает с ее лица, как разбитое забрало; наружу выходит выражение неприкрытой злости. Шильф чувствует, что это не в его грудь нацелены два жалобно стиснутых кулачка. Кулачки колотят грудь Себастьяна, в кожу Себастьяна впиваются ее ногти. И держат ее сейчас его же руки, и даже голос, который успокаивает ее, — это голос Себастьяна. Майка падает в объятия, в которые комиссар не собирался ее заключать. Майкино тело заставляет его ощутить дряблую податливость складок на своем животе, почувствовать, как все там обмякло. Всего несколько секунд — и Майка отпихнула его, отстраняясь. Рыженькая взглянула на них с безразличием машины, не запрограммированной на такие события.

— Я пришел, чтобы предупредить вас об опасности.

Комиссару слышится приторный шепоток отвергнутого ухажера; шепот исходит из его собственных уст. Он торопливо отдергивает руки, которые по непонятной причине тянутся к Майке.

— Что бы ни случилось, вы должны оставаться на стороне Себастьяна. Он…

— Посмотрим, там будет видно.

Она вытирает повлажневшее лицо и приглаживает волосы. Еще пять секунд — и она снова превратится в непроницаемую галеристку, в управительницу чужих судеб, продавщицу преображенной в художество скорби. Еще три секунды…

— Не наделайте ошибок! Предоставьте все дальнейшее мне!

— Валите отсюда!

Она не орет; она формулирует вежливую просьбу. Комиссар повинуется. Дверной звоночек проиграл «Радость, пламя неземное» [25] Начало оды Фридриха Шиллера «К радости» (перевод И. Миримского). . Майка, подойдя к окну, глядит ему вслед, наблюдая, как он мелкими шажками удаляется по тротуару, так высоко задирая колени, словно каждый раз перешагивает через незримый порог. Путь до конца квартала занял нестерпимо долгое время, а дойдя, Шильф, вместо того чтобы завернуть за угол, просто растворяется в воздухе.