Надежда Васильева: По прозвищу Гуманоид

— Ух, ты, поганец! — рычал вслед разъяренный Бегемот. — Я тебя научу взрослых уважать!

— Дмитрий! Куда?! Вернись сейчас же! — грозно крикнул отец.

— Да катитесь все!..

Добежав до мокрой кромки песка, Митька резко развернулся, на все девяносто, и рванул к пирсу. Хотелось провалиться сквозь землю! К отцу он больше не вернется. Это точно! Куда бы деться?

Бежать по песку было трудно. Пятки не чувствовали под собой твердой опоры. Чем ближе был пирс, тем больше попадалось под ноги острых камней и мелких колких предметов. Но прыти Митька не сбавлял. Несся сломя голову, хоть, наверное, и отец, и Бегемот, и Рита со Светой давно уж скрылись из виду. Что делать теперь, он не знал. На душе было так больно, что стали появляться какие-то навязчивые мысли. Взять да утопиться, к чертовой матери! Пусть поплачут! Но тут же, будто кто в бок кольнул: а дед как же?! С ума сойдет. В деревне как-то молодой парень повесился. Вроде, из-за жены. Дед Митьке тогда сказал: «Вообще-то я это дело презираю. Самый страшный грех — посягать на дарованную Богом жизнь. Она ведь полосатая. На смену черному дню придет светлый. Все в этой жизни пережить можно. В ней нет ничего непоправимого. А испытания — они нужны. А как же? Не будь их — как узнаешь, сколько у тебя сил!». — «Да, дед! Легко тебе говорить! — стал мысленно спорить с ним Митька. — Как пережить позорище это?! Как отомстить за обиду?!» И тут дикая боль обожгла ступню. Запрыгал на одной ноге. Черт возьми! Вот невезуха! Наскочил на битую бутылку. Стекло впилось в самую середину ступни. Кровь хлынула фонтаном, и он упал на песок. Вокруг собрались люди. Что-то лопотали на разных языках, качали головами. Потом подошел мужчина с белой сумкой, на которой был нарисован красный крест. Обработал и забинтовал ногу.

— Гдэ живешь?

Митька махнул рукой в ту сторону, откуда он бежал.

— Как название отэль?

Митька пожал плечами. Кто его знает?

Неожиданно появился Званэк. Что-то залопотал по-болгарски.

— Я тэбя отведу. Я знаю твой отэль. Дэржись.

Он подставил Митьке свое загорелое плечо. А Митьке почему-то страшно захотелось спать. Голова закружилась так, словно он выкурил сигарету. Курил Митька всего один раз и никакого кайфа, о котором рассказывали пацаны, не испытал. Чувствовал тошноту и головокружение. Вот как сейчас.

До гостиницы было довольно далеко. А на ногу было не наступить, даже на пальцы. Когда присели отдохнуть, Званэк спросил:

— Я видел. Ты его бил. За что?

Митька вздохнул.

— Дерьмо он, понимаешь?

— Понымаю, — кивнул званэк. — Дэрмо нэ надо трогать. Оно вонает.

— Это точно! — согласился Митька. И ему вдруг так захотелось увидеть деда, что на глаза навернулись слезы. Он закрутил головой, чтобы этого не заметил Званэк.

— Не пойду я в гостиницу! Не хочу отца видеть.

— Пойдом ко мнэ! — с радостью предложил Званэк.

Митька вздохнул. А что? Это выход.

А навстречу уже спешили отец с Бегемотом. Оба взмокшие, распаренные, будто из бани.

— Ты, Дмитрий, меня прости, — по-детски прижал Бегемот свой двойной подбородок к потной грудине. — Ну, пошляк я, пошляк! Это твой отец правильно сказал. Но и ты хорош петух! Давай мировую! — и протянул Митьке мясистую руку.

Митька сопел. Такого поворота дел он вовсе не ожидал и готов к тому не был.

— Прости его, сын. Я ведь ему вмазал.

Бегемот потер рукой шею.

— Бейте меня! Бейте! У меня голова толстая!

Ну что с ним будешь делать? Митькина физиономия расплылась в улыбке. Со смехом ударил Бегемота по руке. Лады, значит.

— Я к тебе завтра зайду, — пообещал Званэк. — Мнэ тут в одно мэсто сбегать надо.

И испарился. Только его и видели. А Митька, повиснув на руках отца и Бегемота, запрыгал на одной ноге в сторону гостиницы.

Митька покачивался на скамейке, что находилась внизу, под шезлонгом, и с тоской смотрел на лягушатник. Купаться ему было нельзя. Порезанная стеклом ступня заживала плохо. Наступать на ногу он еще не мог. И потому сумел добраться только до этой скамейки. Отец ушел с Бегемотом на море. А Митьке всучил газету кроссвордов, на которые Митьке было «глубоко начхать». Ни известной французской певицы из четырех букв, ни знаменитого рок-ансамбля из восьми, и уж, тем более, струнного инструмента из пяти букв он не знал, и знать не хотел. Душа опять изнывала тоской по деду и деревне. Дед, наверное, проверяет раколовки. Вода в их озере настолько прозрачная и светлая, что дно видно даже на трехметровой глубине. Раков в озере водилось много. Иногда попадалось и до двухсот штук. Дед вываливал их из корзины на веранде, и Митька проводил с раками эксперименты. Если засунуть в клешню рака спичку, он зажмет ее так сильно, что может висеть на клешне хоть полдня. А еще раки очень смешно щелкают шейками об пол. Для чего они это делают, Митька не знал, но наблюдать за этим было забавно. А еще у деда был свой собственный ветряк. Если вдруг в ненастную погоду в деревне отключалось электричество, дед врубал свое автономное энергоснабжение. Худо-бедно, а впотьмах не сидели. В деревне была настоящая жизнь. А здесь, на курорте, все казалось Митьке игрушечным. И эти шезлонги, и пластиковые стульчики, и бассейн для детей, который пустовал без дела, потому как даже маленьким детям интереснее походить по настоящему песку, побросать в морские волны настоящие камушки. И даже колесо обозрения не шло ни в какое сравнение с лабазом, который был построен дедом на четырех, росших близко друг к другу соснах. Сосны были ровными и высокими. Дед рассказывал, что именно из такой древесины строят корабли. Ни одного сучка на стволе до самой кроны. Лабаз был построен клёво. Каркас был прикреплен к стволам стяжками. Ольховые жерди нижней и верхней площадок были устланы еловым лапником. С крыши лабаза лапник свисал живым козырьком и защищал от непогоды. Даже в дождливый день здесь было сухо. С трех сторон нижняя площадка была огорожена перильцами из ольховых колышков. В сильный ветер деревья раскачивались, и лабаз превращался в настоящую колыбель. Построен лабаз был в охотничьих целях, на тот случай, когда к деревне подходило стадо диких кабанов. Кабаны наносили немалый вред картофельным полям. С лабаза открывалась такая панорама, что дух захватывало. Чаще всего Митька забирался на лабаз с Ванькой Рушновым. Хоть и младше на два года, но парнем тот был толковым и с хорошей фантазией. Иногда они представляли себя за штурвалом вертолета, а иногда — на борту большого корабля. С лабаза хорошо было видно даже Онежское озеро. Митька нацеливал в сторону озера дедов бинокль и, войдя в роль капитана, отдавал Ваньке четкие команды. «Есть, капитан!» — послушно внимал Ванька, охотно поддерживая игру. Однако последнее время все чаще на лабаз Митька лазил один. В мечтах его уносило так далеко, что Ваньке уже вряд ли было за ним поспеть. Хотелось понаблюдать за облаками, за работой дятла, который стучал где-то очень близко, да и вообще просто подумать одному. Эх! Показать бы этот лабаз Рите.