Стефан Каста - Лето Мари-Лу

— Ты должна раскачивать ногой вперед и назад.

— Сколько раз?

— Не меньше десяти каждой ногой.

— Десять раз вперед и десять назад?

Я киваю.

— Начнем с правой, — бойко говорю я.

Мари-Лу смотрит на меня с отвращением.

— Вверх! — командую я.

Мари-Лу медленно поднимает ногу. В десяти сантиметрах над землей я торопливо говорю:

— Еще немного!

Нога на мгновение застывает. Затем медленно поднимается еще на несколько сантиметров.

— Хорошо. Подержи ее так!

Но Мари-Лу не хочет. Нога опускается. Я притворяюсь, что не обращаю внимания.

— Теперь левой ногой. Вверх!

Левая нога начинает медленно подниматься.

— Не останавливайся! — говорю я. — Еще немного. Вот так! И еще немного! Хорошо. Подержи ее на весу, если можешь.

Нога снова опускается. Мари-Лу смотрит на меня злым взглядом.

— Все хорошо, — говорю я. — Теперь снова правой.

Несколько секунд Мари-Лу не двигается, словно сомневаясь, стоит ли меня слушать. Затем правая ступня отрывается от газона и медленно поднимается.

— Еще немного!

Нога поднимается. Мне кажется, даже выше, чем в прошлый раз.

— Замечательно, Мари-Лу! Задержи ее в таком положении.

Нога повисает в воздухе. Я тихо считаю.

— А теперь вниз.

Ступня приземляется на траву.

— Ты считаешь, это слишком трудно? — спрашиваю я.

— Нет, просто скучно, — отвечает Мари-Лу.

Я смеюсь.

Я не знаю, какой должна быть гимнастика для инвалидов, но мне хватает нескольких минут, чтобы понять, что Мари-Лу обладает большим потенциалом, чем хочет мне показать. Мне кажется, она могла бы поднять ноги выше. Если б только захотела. Интересно, почему она ленится?

Я вспоминаю одного маленького польского мальчика, Кржиштофа или Круссе, появившегося в нашей команде юниоров в прошлом году. На поле он был подвижный, как белка, но его мускулы на руках были такими слабыми, что он ронял клюшку, едва взяв ее в руки. Я дал ему пару гантелей. Уделял ему по несколько минут на каждой тренировке. Следил, чтобы он все делал правильно. Хвалил его. Сказал, что, если хочет, может взять гантели домой. Весной он стал лучшим нападающим. Его было почти невозможно остановить. Примерно таким, как Круссе, был и я в его возрасте. Таким же безнадежно слабым. Думаю, поэтому-то я о нем и заботился. Или это мой материнский инстинкт?

Каждый мускул имеет свой потенциал. Он может стать огромным, если регулярно тренироваться. Вот и вся тайна. Пятнадцать минут в день — это два часа в неделю. Сто часов в год. Насколько я понимаю, между Мари-Лу и моими семилетками нет никакой разницы. Уж если что-то двигается, то оно двигается. В противном случае не о чем говорить. Но ее ноги могут ходить. И я хочу, чтобы они ходили лучше.

— А теперь левой ногой! — командую я.

Мари-Лу сидит передо мной, я откидываюсь на спинку стула с альбомом на коленях и осторожно царапаю карандашом по мягкой бумаге. Я начинаю понимать, зачем художникам мольберты. В любой момент можно отойти на несколько шагов назад, склонить голову набок, посмотреть на работу со стороны.

Глаза Мари-Лу следят за мной. Я вижу, что она думает обо мне. Глаза выдают ее мысли. Она смотрит скептически. Словно снова отдалилась от меня. Возможно, всему виной гимнастика. Или она считает, что я сую нос не в свое дело.

Я почти уверен, что она не подозревает, что я вижу ее мысли. Чем дольше я вглядываюсь в ее лицо, тем больше узнаю о ней.

Наши лица — как открытые книги. Остается лишь прочитать. Там написано обо всем. Вся наша жизнь, все трагедии и радости, которые мы пережили, отражаются на лице. В глазах, морщинках у рта, в посадке головы и подбородка. Все это я хочу уловить. Но я вижу нескольких Мари-Лу. Какую из них мне выбрать?

И все же: рисовать — это гораздо больше, чем просто изображать свою версию кого-то. Нужно владеть разными техниками, много упражняться. Иначе как передать объем головы Мари-Лу, заставить ее выйти из плоского листа? Я снова бьюсь над формой. Рисую большое овальное яйцо, затем заполняю его линиями, пока не начинаю чувствовать объем изнутри.

Сегодня она гораздо естественнее, чем вчера, когда была Моной Лизой, но я все равно недоволен ею. Не то выражение глаз. Щеки какие-то впалые. Губы сжаты.

Я работаю над правой рукой, покоящейся на подлокотнике. Мне повезло с предварительным наброском, я смог уловить ее красивую форму, изящество тонких пальцев. Руки могут испортить всю картину. «Будьте внимательны, — говорила Гунилла Фаландер. — Смотрите фильмы, посещайте выставки. Плохие художники никогда не рисуют руки. Они скрывают их за спиной или под шерстью собаки».