Стефан Каста - Лето Мари-Лу

В этот раз я тоже промолчал. Я так и не решился задать его тебе, Мари-Лу.

Я спускаюсь к мосткам, снимаю испачканную кровью одежду и пытаюсь постирать ее. Достаю кусок зеленого мыла и щетку, надежно спрятанные под мостками, расстилаю одежду и тру ее. Результат меня радует. Прополоскав вещи в озере, я раскладываю их сушиться здесь же, на мостках.

Возвращаюсь к скамейке перед домом и натягиваю высохшие джинсы и голубую футболку. Они нагрелись на солнце. Чувствую, как что-то колет мне поясницу, ищу на ощупь и нахожу письмо, торчащее из заднего кармана. Ну, конечно же, письмо для Мари-Лу! Оно выглядит потрепанным, свернулось от сырости. Текст местами поплыл.

— Мари-Лу! — кричу я. — Тебе письмо.

Она появляется в дверном проеме.

— Я совсем о нем забыл. Кажется, это от твоей мамы.

Я как могу, разглаживаю конверт и протягиваю его Мари-Лу.

Она смотрит на него, переворачивает.

— Ты что, купался с ним?

— Оно пролежало в джинсах всю ночь. Вчера я промок под дождем.

Мари-Лу вскрывает конверт указательным пальцем, но никак не может развернуть листок: высохнув, он слипся.

— Нужно снова его намочить. Пойдем, я покажу как.

Я захожу в кухню, ставлю на плиту кастрюлю с водой, и когда она закипает, держу письмо над паром. Бумага быстро размягчается, и я осторожно разворачиваю лист.

Мари-Лу читает про себя. Снова складывает его пополам и смеется:

— Мама передает тебе привет.

— Спасибо.

— И Андерсу, — добавляет она.

— А зачем она передает привет папе?

— Потому что думает, что он тоже здесь.

— А почему она так думает?

— Потому что я так сказала. Неужели ты считаешь, что она отпустила бы меня сюда, если б знала, что ты тут один?

— Пойду, прогуляюсь, — говорю я Мари-Лу и беру с собой альбом для эскизов и несколько карандашей, чтобы она поверила, что я на самом деле собираюсь немного поработать в одиночестве.

— Угу, — отвечает она, не открывая глаз.

Мари-Лу лежит на мостках в черном купальнике-бикини и загорает. Ее темно-каштановые волосы рассыпались по доскам. Хрупкое тело, довольно большая грудь. Она выглядит как любая другая пятнадцатилетняя девчонка. И все же судьба ее отметила. Мышцы ног узкие и прямые. Видно, что она давно ими не пользовалась, гораздо чаще используя мышцы рук.

Я ухожу и слышу, как она кричит мне вслед:

— Будь осторожен…

Я ничего не отвечаю, поскольку не понимаю, что она имеет в виду. Я лишь останавливаюсь и киваю, но она все так же лежит с закрытыми глазами.

— … а то вдруг тебя лисы утащат!

— Хорошо! — кричу я.

Я иду по тропинке через лес Йона Бауэра. Смотрю на корни, которые мне теперь не составляет труда перешагнуть. Слегка пинаю их, словно те должны понять, что им тут не место.

Когда я прихожу на наше место, вижу, что уже созрела земляника. В той части луга, где ее особенно много, воздух пропитан сладким ароматом. Я вдыхаю его, вспоминаю, как пахло в прежние годы, и думаю, что если бы запахи можно было увидеть, то над лугом витала бы розоватая дымка, медленно разносимая ветром по округе.

Я присаживаюсь на корточки, достаю целлофановый пакет и принимаюсь собирать крепкие ягоды. Они похожи на маленькие клубнички. Когда я был маленьким, папа называл их «эльфийской клубникой».

Я набираю полный пакет. Сажусь на траву и съедаю несколько ягод. Луговая земляника слаще обычной. Мари-Лу ее тоже любит.

Вечером, когда Мари-Лу легла спать, я задерживаюсь в кухне. Сажусь у окна и делаю несколько набросков: двор в деталях, мостки и озеро в лучах заходящего солнца.

Когда я думаю, что она уже уснула, иду в кладовку, беру три яйца, взбиваю их, добавляю две чашки сахара, еще раз взбиваю, затем — две чашки муки и чашку молока, кусок маргарина, ванильный сахар.

Когда пирог уже в духовке, я вспоминаю, что забыл про соду. Пожимаю плечами, взбиваю сливки. Пирог вышел низкий, всего несколько сантиметров в высоту. Жаль, что не получится разрезать его на несколько коржей.

Я задумываюсь. Затем смазываю верх пирога густым малиновым киселем и покрываю толстым слоем взбитых сливок. Ягодами земляники выкладываю слова поверх сливок: «Поздравляю, Мари-Лу!»

Закончив, отношу пирог в кладовку. Раздеваюсь и заползаю под одеяло. И тогда, в полной тишине и темноте, раздается голос Мари-Лу:

— Адам, что ты там делаешь?

— Ничего.

— Это твое «ничего» вкусно пахнет.

Несколько минут царит тишина. Затем я кричу:

— Ты закрыла кур?