Стефан Каста - Лето Мари-Лу

— Да, хотя не всегда понятно. Однажды я позвонил к ним в дверь и спросил, что они готовят. Честно сказал, что у них всегда так вкусно пахнет. Соседка очень обрадовалась и принялась болтать обо всем на свете и затем сказала, что именно сегодня они идут в ресторан отмечать юбилей ее сестры.

— Так чем же пахло?

— Они размораживали холодильник, обнаружили старую зайчатину и варили ее для собаки сестры.

Мари-Лу смеется, но вдруг снова становится серьезной:

— Мне кажется, на то, чтобы понять, что ты хочешь от жизни, может уйти целая жизнь. Сначала все хотят, чтобы было как можно круче: дискотеки, поездки, конкурсы красоты, вечеринки, пляжи. Я тоже так считала. Мечтала об этом. Представляла себе, в каких местах побываю. Но позже поняла, что будни гораздо важнее. Жизнь состоит из девяноста процентов будней и лишь десяти процентов праздника, примерно так. Или я ошибаюсь? Считаешь, я так думаю, потому что целыми днями сижу в этой чертовой коляске и пытаюсь сама себя утешить?

— Не знаю, — искренне говорю я. — То, что ты говоришь о спокойных буднях, звучит разумно. По-взрослому. Так могла бы рассуждать моя мама.

— Ты общаешься с ней?

— Мы часто звоним друг другу. Во всяком случае, зимой. Она живет в Юсдале. Ты не знала?

Мари-Лу качает головой:

— Она тоже журналист?

Я киваю.

— Главный редактор газеты «Юсдальс Постен».

Мари-Лу молчит.

— Мне пора в магазин, — вспоминаю я. — Сможешь выпустить Сив и Рут и покормить их?

— Конечно.

Прежде чем убрать список покупок в карман, маленькими буквами вписываю туда новый пункт — «подарок».

Я проезжаю на велосипеде мимо длинного ряда почтовых ящиков около автобусной остановки и замечаю, что погода портится. Крышки ящиков хлопают на ветру. Мне приходит в голову, что так они разговаривают друг с другом. В самом конце ряда стоит белый почтовый ящик, чья пасть лязгает почти непрерывно.

Я открываю рот нашего ящика и достаю письмо. Это для Мари-Лу от Ирьи, ее мамы. Я засовываю конверт в задний карман джинсов.

Еду и обдумываю слова Мари-Лу о том, как важны будни. Это немного пугает меня. Я собирался ответить по-другому, но не решился: «Очень печально слышать такое, Мари-Лу, — хотел сказать я. — Особенно от тебя. Ты залезала на самые высокие деревья, выходила на яхте в самые ветреные дни, мечтала подняться на Эйфелеву башню и объехать вокруг света. О чем ты сейчас мечтаешь? Сидеть перед телевизором и ухмыляться пасмурному ноябрьскому вечеру?»

Когда до «Вивохаллена» рукой подать, начинается дождь. На мне только джинсы и голубая футболка, и я успеваю промокнуть насквозь.

Я не спешу покидать магазин. Медленно брожу вдоль полок. Думаю, что бы еще купить. Хрустящие хлебцы, картошка, малиновый кисель и взбитые сливки. Но не могу решить, что бы подарить Мари-Лу. Чего она хочет? Что ей нужно? Не знаю. Так ничего и не придумав, подхожу к кассе, чтобы оплатить покупки. Дождь усиливается.

— Бо-оже, ну и ливень, — говорит кассир Линда и улыбается мне. Многозначительно смотрит на мою мокрую одежду. У нее длинные вьющиеся волосы, круглые очки и бело-зеленый фартук с вышитым слева на груди именем.

— Да, — говорю я и, прищурившись, смотрю в большое мокрое от дождя окно.

Я пережидаю непогоду. Болтаю с Линдой. Вскоре замечаю, что худшее уже позади.

— Пока, Линда, — говорю я и отправляюсь в обратный путь.

Дождь прекратился, но ветер продувает мою мокрую одежду насквозь, и я замерзаю.

Открыв калитку во двор, замечаю, что что-то не так. Сперва не могу понять, в чем дело, поскольку глубоко погрузился в размышления о том, почему Йон Бауэр всегда изображал людей на своих картинах такими маленькими.

Но вскоре до меня доходит: Сив и Рут гуляют прямо во дворе! Время от времени они останавливаются, роются в земле, клюют, выуживают что-то и не спеша идут дальше, переговариваясь о червяках и зернышках. Они похожи на двух старушек в серых косынках.

Скорее всего, Мари-Лу забыла закрыть дверь на птичьем дворе. Затем я понимаю, что это не так. Она же их специально выпустила!

Мне кажется, что куры, проходя мимо, смотрят на меня обвиняюще и тихонько кудахчут, словно говоря: «Давно бы уж сделал это сам».

— Обсудим это позже, — говорю я им.

В доме никого. Тетрадь Мари-Лу лежит на сосновом столе у окна, но ее самой и след простыл. Несколько секунд я стою и вожу пальцем по коричневой обложке. Прислушиваюсь. Затем стягиваю с себя мокрую одежду, выхожу во двор и кладу ее на лавочку. Нахожу в комоде в своей комнате обрезанные джинсы и сухую футболку.