Акутагава Рюноскэ - Избранное

— Отпусти! Что ты делаешь?! Отпусти, тебе говорят!

— Не отпущу, пока не скажешь.

— Ах, так!

И юноша замахнулся на Сусаноо бамбуковой флейтой, хотя Сусаноо держал его за шиворот. Не ослабляя хватки, Сусаноо свободной рукой без труда вырвал из его рук флейту.

— Ну, признавайся, не то задушу.

В груди Сусаноо бушевала дикая ярость.

— Я выменял ее на коня...

— Врешь! Эту яшму я велел передать...— Сусаноо не посмел почему-то произнести «девушке» и, горячо дыша в бледное лицо врага, снова взревел: — Врешь!

— Отпусти! Это ты... Ой! Задыхаюсь! Это ты врешь. Сказал, отпустишь, а все держишь.

— А ты докажи! Докажи!

— Возьми да и спроси у него,— с трудом произнес извивающийся в его руках юноша.

Даже взбешенному Сусаноо было понятно, что он имел в виду пастуха.

— Ладно. Пойдем спросим у него,— решил Сусаноо.

Волоча за собой юношу, он зашагал к маленькой хижине, расположенной неподалеку,— там в одиночестве жил пастух. По дороге юноша изо всех сил пытался сбросить руку Сусаноо со своего воротника. Но сколько он ни колотил Сусаноо, сколько ни бил, рука держала его крепко, как железная.

В небе по-прежнему светила луна, улицу наполнял сладковатый аромат цветущих деревьев и кустов, а в душе Сусаноо, как в грозовом небе, непрерывно сверкали молнии ревности и ярости, рассекая клубящиеся облака сомнения. Кто же его обманул? Девушка или пастух? А может быть, этот человек каким-нибудь ловким способом выманил яшму у девушки?

Сусаноо подошел к хижине. К счастью, хозяин хижины, видимо, еще не спал,— тусклый свет масляного светильника просачивался сквозь щели в бамбуковой шторе над входом, смешиваясь с лунным сиянием за козырьком крыши. У входа юноша сделал последнее усилие, чтобы освободиться из рук Сусаноо, но не успел: в лицо ему пахнул неожиданный порыв ветра, ноги оторвались от земли, вокруг все потемнело, потом будто рассыпались искры пламени — он, как щенок, полетел вверх тормашками в бамбуковую штору, загораживающую лунный свет.

В хижине молодой пастух при свете масляного светильника плел соломенные сандалии. Услышав шорохи в дверях, он на мгновение застыл, прислушиваясь. В этот миг из-за бамбуковой шторы пахнуло ночной прохладой, и какой-то человек грохнулся навзничь на кучу соломы.

Похолодев от страха, пастух, сидя, как был, на полу, бросил робкий взгляд на почти оторванную штору. Там, загораживая вход, словно гора, стоял разгневанный Сусаноо. Побледнев как покойник, пастух стал рыскать глазами по своему тесному жилищу. Сусаноо яростно шагнул ему навстречу и с ненавистью уставился в его лицо.

— Эй! Ты вроде говорил, что передал мою яшму девушке? — с досадой в голосе сказал он.

Пастух промолчал.

— Почему же она оказалась на шее у этого человека?

Сусаноо бросил горящий взгляд на красивого юношу. Тот лежал с закрытыми глазами на соломе — не то потерял сознание, не то скончался.

— Значит, ты соврал, что передал ей яшму?

— Нет, не соврал. Это правда! Правда! — отчаянно завопил пастух. — Я передал, но... не жемчужную яшму, а коралловую.

— Зачем же ты так сделал?

Эти слова, будто громом, поразили растерявшегося пастуха. И он волей-неволей признался Сусаноо, как по совету красивого юноши обменял жемчужную яшму на коралловую и получил в придачу вороного коня. В душе Сусаноо словно тайфун, поднимался невыразимый гнев, хотелось кричать и плакать.

— И ты передал ей чужую яшму?

— Да, передал, но...— Пастух нерешительно замялся. — Передал, но девушка... Такая уж она... сказала: «Безобразный ворон полюбил белую лебедушку. Не приму я эту...»

Пастух не успел договорить,— он был сбит ударом ноги, и огромный кулак Сусаноо обрушился ему на голову. В этот миг упала глиняная плошка с горящим маслом, и разбросанная по полу солома мгновенно вспыхнула. Огонь обжег волосатые голени пастуха, он с воплем вскочил и, не помня себя, пополз на четвереньках из хижины.

Разъяренный Сусаноо, как раненый вепрь, свирепо бросился вдогонку, но валявшийся под ногами красивый юноша вскочил на ноги, выдернул, как безумный, меч из ножен и, стоя на одном колене, замахнулся на Сусаноо.

При блеске меча в Сусаноо проснулась дремавшая долго жажда крови. Он мгновенно подскочил, перепрыгнул через меч, тут же выхватил из ножен свой меч и, взревев, как бык, бросился на врага. Их мечи со страшным свистом несколько раз сверкнули в клубах дыма, высекая яркие, до боли в глазах, искры.

Конечно, красивый юноша не был для Сусаноо опасным противником. Сусаноо размахивал широким мечом и каждым ударом приближал своего врага к смерти. Он уже занес меч над его головой, чтобы единым взмахом рассечь ее, как вдруг в него стремительно полетел глиняный кувшин. К счастью, он не попал в цель, а упал ему под ноги и разбился вдребезги. Продолжая сражаться, Сусаноо поднял гневные глаза и быстро обвел взглядом дом. Перед завешенным циновкой черным входом, подняв над головой огромную бочку, стоял сбежавший вначале схватки пастух с красными от ярости глазами,— он хотел спасти напарника от опасности.