Акутагава Рюноскэ: Диалог во тьме

Голос:Ты оказался совсем другим человеком, чем я думал.

Я:Я за это не в ответе.

Голос:Однако, ты сам ввел меня в заблуждение.

Я:Я никогда этого не делал.

Голос:Однако, ты любил прекрасное — или делал вид что любишь.

Я:Я люблю прекрасное.

Голос:Что же ты любишь? Прекрасное? Или одну женщину?

Я:И то и другое.

Голос(с холодной усмешкой) : Похоже, ты не считаешь это противоречием.

Я:А кто же считает? Тот, кто любит женщину, может не любить старинного фарфора, но это просто потому, что он не понимает прелести старинного фарфора.

Голос:Эстет должен выбрать что-то одно.

Я:К сожалению, я не столько эстет, сколько человек от природы жадный. Но в будущем я, может быть, выберу старинный фарфор, а не женщину

Голос:Значит, ты непоследователен.

Я:Если это непоследовательность, то в таком случае больной инфлюэнцей, который делает холодные обтирания, самый последовательный человек.

Голос:Перестань притворяться, будто ты силен. Внутренне ты слаб. Но, естественно, ты говоришь такие вещи только для того, чтобы отвести от себя нападки, которым ты подвергаешься со стороны общества.

Я:Разумеется, я и это имею в виду. Подумай прежде всего вот о чем: если я не отведу нападки, то в конце концов буду раздавлен.

Голос:Какой же ты бесстыжий малый!

Я:Я ничуть не бесстыден. Мое сердце даже от ничтожной мелочи холодеет словно прикоснулось ко льду.

Голос:Ты считаешь себя человеком полным сил?

Я:Разумеется, я один из тех, кто полон сил. Но не самый сильный.

Будь я самым сильным, вероятно, спокойно превратился бы в истукана, как человек по имени Гете.

Голос:Любовь Гете была чиста.

Я:Это — ложь. Ложь историков литературы. Гете в возрасте тридцати пяти лет бежал в Италию. Да. Это было не что иное, как бегство. Эту тайну, за исключением самого Гете, знала только мадам Штейн

Голос:То, что ты говоришь, — самозащита. Нет ничего легче самозащиты.

Я:Самозащита — не легкая вещь. Если б она была легкой, не появилась бы профессия адвоката.

Голос:Лукавый болтун! Больше никто не захочет иметь с тобой дела.

Я:У меня есть деревья и вода, волнующие мое сердце. И есть более трехсот книг, японских и китайских. восточных и западных

Голос:Но ты навеки потеряешь своих читателей.

Я:У меня появятся читатели в будущем.

Голос:А будущие читатели дадут тебе хлеба?

Я:И нынешние не дают его вдоволь. Мой высший гонорар — десять иен за страницу.

Голос:Но ты, кажется, имел состояние?

Я:Все мое состояние — участок в Хонзё размером в лоб кошки. Мой месячный доход в лучшие времена не превышал трехсот иен.

Голос:Но у тебя есть дом. И хрестоматия новой литературы…

Я:Крыша этого дома меня давит. Доход от продажи хрестоматии я могу отдать тебе, потому что получил четыреста пятьдесят иен.

Голос:Но ты составитель этой хрестоматии. Этого одного ты должен стыдиться.

Я:Чего же мне стыдиться?

Голос:Ты вступил в ряды деятелей просвещения.

Я:Ложь. Это деятели просвещения вступили в наши ряды. Я принялся за их работу.

Голос:Ты все же ученик Нацуме-сенсея!

Я:Конечно, я ученик Нацуме-сенсея. Ты, может быть, знаешь того Сосеки-сенсея, который занимался литературой. Но ты, вероятно, не знаешь другого Нацуме-сенсея, гениального, похожего на безумца

Голос:У тебя нет идей. А если изредка они и бывают, то всегда противоречивы.

Я:Это доказательство того, что я иду вперед. Только идиот до конца уверен, что солнце меньше кадушки.

Голос:Твое высокомерие убьет тебя.

Я:Иногда я думаю так: может быть, я не из тех, кто умирает в своей постели.

Голос:Похоже, ты не боишься смерти? А?

Я:Я боюсь смерти. Но умирать нетрудно. Я уже не раз набрасывал петлю на шею. И после двадцати секунд страданий начинал испытывать даже какое-то приятное чувство. Я всегда готов без колебаний умереть, когда встречаюсь не столько со смертью, сколько с чем-то неприятным.

Голос:Почему же ты не умираешь? Разве в глазах любого ты не преступник с точки зрения закона?