Альбер Коэн - Любовь властелина

Когда она дочитала, они стали подробно, неумеренно углубляясь в детали, обсуждать роман, одновременно куря дорогие сигареты. Потом она предложила начать новый роман того же автора. Он отрицательно помотал головой. С него хватит этих романов-набросков, интеллектуальных до тошноты и сухих, как саксаул. Тогда она предложила ему почитать биографию Дизраэли. О нет, только не об этом хитреньком человечке, единственным талантом которого была его хитрость и который сумел не испортить себе жизнь и карьеру, в отличие от него самого. После паузы она заговорила о том, какая мрачная сегодня погода, за чем неизбежно последовало, как радует ее приближение весны, осталось каких-нибудь десять недель, что неизбежно привело к рассказу о том, какое странное, буквально религиозное чувство она испытывает, когда видит зеленые ростки, проклюнувшиеся из земли, тянущиеся навстречу жизни. Он согласился, энергично кивнув, и отметив про себя, что уже третий раз с момента приезда в Агай она упоминает эти зеленые ростки и почти религиозное чувство. Не так просто обновить свой арсенал. Ему опять стало жаль ее, но это ничего не решало. Она старалась изо всех сил, чтобы вызвать у него сочувствие. Ладно, посочувствуем. Он изобразил сочувствие и понимание, добавил, к тому же, что его тоже волнуют первые зеленые всходы. Теперь, очевидно, она перейдет к теме столь мало изученного интеллекта ворон, он уже приготовился согласно кивать. Но был избавлен от ворон, и воцарилась тишина.

Что делать дальше? Страстно поцеловать ее, как тогда, в Женеве? Нет, это опасно. Если начнется страстный поцелуй, на который она ответит, конечно же из чувства долга, ее может удивить, почему не последовало продолжения. Значит, легкий сентиментальный поцелуй в глаза. На него она ответила кошмарным тихим «спасибо» школьницы — скромницы. И опять они замолчали. Не умея найти ни новой темы для разговора, ни нового способа высказать ей, что она прекрасна и он любит ее, так, чтобы это оказалось для нее новостью, приятной неожиданностью, он решил все же перейти к пылкому долгому поцелую. Что и проделал, про себя в очередной раз удивившись этому странному ритуалу между мужчинами и женщинами, такому, по сути дела, комичному, до чего дурацкая идея так вот яростно соединять ротовые отверстия, предназначенные для питания. Когда соединение было окончено, опять стало тихо, и она улыбнулась ему, покорная, безупречная, готовая на все — на поцелуи и на домино, на детские воспоминания и на постель. Да, она была безупречна, но, играя с ним последний раз в домино, она закусывала губу, чтобы не зевнуть.

— А не сыграть ли нам в домино? — предложила она жизнерадостным тоном. — Я надеюсь на реванш. Уверена, сегодня я выиграю.

Вернувшись в гостиную с коробочкой, она достала костяшки и раздала их. Но едва она успела положить первый дубль шесть-шесть, как внизу вновь послышалась музыка. Снова счастливцы танцевали, им не было дела до двух одиночек. Его бедняжка была изгнана с этого праздника. Он сказал, что не хочет играть, отшвырнул костяшки, они упали на пол. Она встала, чтобы собрать их. Быстро, придумать что-нибудь в противовес общественной жизни внизу, чтобы его несчастная девочка не успела задуматься о контрасте между их духовным авитаминозом с этим домино и оскорбительным весельем, доносящемся до них снизу, здоровой физиологической радостью собравшихся в кучу идиотов, которые смеялись и аплодировали. Все равно что, лишь бы живое, интересное, яркое. Отхлестать ее по щекам? Но прекрасные глаза, устремленные на него, остановили этот порыв. Самое простое — и лучшее — было захотеть ее и так далее. Увы. Это так легко получалось в Женеве. Он встал настолько резко, что она вздрогнула.

— А если бы я был самовар, человек-обрубок, — задумчиво произнес он. Она облизала пересохшие от страха губы.

— Я не понимаю, — сказала она, пытаясь улыбнуться.

— Сядь, о, моя благородная и верная подруга. Тебе не холодно, ты нормально себя чувствуешь, все в порядке? Человека-обрубка мы обсудим позже. Но сейчас я хочу выяснить еще один вопрос. Недавно мы собирались поехать покататься верхом, поскольку ты так захотела, и ты подошла ко мне, погладила лацкан моего пиджака и сказала, что я очень красив и что мне очень идет костюм для верховой езды. Ну, и?

— Я не понимаю.

— Он так красив, мой возлюбленный, костюм для верховой езды так ему идет, сказала ты и продолжала эти манипуляции с лацканом. Отвечай!

— Но что я должна отвечать?