Мария Спивак - Любезный друг

Женя, конечно, узнал цитату, что-то сострил в ответ, они посмеялись — и с азартом принялись обсуждать Спинозу и его учение.

Затем отец подытожил:

— Отсюда мораль: старый еврей ошибался. Стремление к познанию и прочая активность души далеко не всегда вознаграждаются аффектами удовольствия. Но человек как часть природы, действительно, не может не подчиняться ее порядкам, и он лишь раб своих естественных желаний. В общем, Женька, умоляю: не повторяй моих ошибок.

Почему, ну, почему я не спросил, каких ошибок, много раз ругал себя потом Женя. Почему не спросил, что заставило его уйти из семьи? Но тогда, в русле разговора, всё выглядело логично и понятно, а через два дня папа умер во сне от инфаркта. Допрашивать мать представлялось делом бесполезным, и не очень хотелось. Реальный отец слишком хорошо вписался в свой идеализированный образ — было бы настоящим кощунством его омрачить.

Только у Жени и осталось, что наказ: «Не повторяй моих ошибок» — да истрёпанная пухлая папка бумаг, про которые Штеллер-старший сказал:

— Просмотри на досуге. Сейчас не стану ничего объяснять, — он коротко сверкнул своей невозможной улыбкой, — а впрочем, там и так всё понятно. После обсудим.

Верил он, что у них будет «после», или знал, что дни его сочтены? Кто знает.

В папке лежали стихи. Раскрыв её, Женя вздрогнул — так ярко всплыла перед глазами картинка:

— А знаешь, папа, я ведь… поэт.

— Вот как? Неужто? Занятно, занятно… Позволишь ознакомиться с творчеством?

Теперь понятен отцов хитрый вид и странная, очень странная интонация… Это был никакой не скепсис!

«Ему не довелось, а я ознакомлюсь…»

Невнятная мысль Жени оборвалась: он начал читать.

Листок, другой, третий… Скоро ему стало неловко: талантом он много превосходил отца. Тот писал изящно, с милой иронией — и более ничего. Эмоционально, правда, цепляло, не поймёшь даже чем, но… это, серьёзно говоря, была не поэзия, а… гибрид сочинений Козьмы Пруткова и акварелей Фёдора Толстого, если такое можно вообразить. С преобладанием генов последнего.

Женя честно перечитал всё до точки и убрал папку в стол.

Смерть отца стала благовидным предлогом, чтобы не видеться с Аристархом. Потом Женя уехал на военные сборы, а к осени Аристарх уже понял намёк. Евгений закрутил амуры с однокурсницей, умницей Мариной — так, не всерьёз, в ожидании новой любви. На этот раз, дорогие мойры, пожалуйста, к женщине.

После университета он работал на кафедре, учился в аспирантуре, защищал кандидатскую. Процесс познания немного набил оскомину; любовь не приходила. Мать, недолго и вроде бы несерьёзно поболев, неожиданно умерла. Инсульт.

— За Женькой своим ушла, — с мрачной тоской обронила на поминках бабушка и тоже начала болеть.

Евгению почти не пришлось за ней ухаживать: к тому времени он, к лёгкому своему недоумению, оказался женат на Марине. Ради него она готова была на всё и взяла на себя все заботы. При разводе это называлось: «ты и женился только затем, чтобы я сидела с твоей бабушкой». Точно так же аборт, решение о котором принималось совместно, в здравом уме и трезвой памяти, превратился в патетическое: «из-за тебя я лишилась возможности иметь детей».

Но до развода оставалось ещё пятнадцать лет, и они протянулись как сон пустой. Оттепель закончилась, государство стагнировало, и Женя стагнировал с ним на пару. Преподавал, кропал научные работы, вёл семинары, писал стихи, в которых, кстати, наконец зазвучало пресловутое живое чувство — главным образом, тоска по ускользающей жизни человека, явно в ней лишнего. О том чтобы это напечатать, не стоило и мечтать. Женя испытал себя в прозе: арбатский роман из послевоенного времени. Получилось красиво, но сухо — гербарий. Марина, впрочем, хвалила и даже носила роман к знакомому в издательство, без толку, разумеется. Но тогда считалось нормальным «творить в стол», как с явным скатологическим подтекстом отзывался обо всех своих экзерсисах Женя; непризнанность скорее подтверждала талант, нежели отрицала его.

Его нигилизм давно перерос в цинизм, но звание интеллектула сохранялось, и, поскольку детей у них с Мариной не было, а знакомства были, ничто не мешало им доставать дефицитные книги для семейной библиотеки и билеты на лучшие театральные премьеры и художественные выставки, и проникать на «особенные» домашние концерты, и ездить на белые ночи в Ленинград, а летом на море в Коктебель — словом, делать всё то, без чего немыслимо существование людей высокодуховных и образованных.