Мария Спивак - Твари, подобные Богу

— Как сейчас продолжаться не может. Так нечестно, некрасиво, мучительно. К тому же, глупо решать свою судьбу на основании чужих предсказаний. — Вдали от глухой деревни это звучало более чем убедительно.

Ласточка представила себе жизнь без Питера — и в отчаянье подумала, что, если суждено, готова оставить сына Протопопову, но не лишаться любви. Разумеется, сейчас же устыдилась крамольной мысли и срочно захотела доказать, что долг и честь для нее дороже «низменного». До самого вечера она металась от решения к решению, от плюса к минусу, от нуля к бесконечности, но, придя домой раньше мужа, вдруг осознала, что внутренне готовится к объяснению. Кончено, с радостной обреченностью ощутила Ласточка. Но Протопопов, едва переступив порог, торжественно объявил о квартире. Ласточка не смогла сразу огорошить его чудовищным известием. Чтобы собраться с духом, она спустилась на первый этаж к почтовому ящику — и с изумлением достала письмо Серафимы. Трясущимися руками разорвала конверт. Перед глазами запрыгали кривые буквы. Малограмотный текст. Смысл: знаю, чувствую, ты мечешься. Прекращай, девка, не то моя сила против тебя встанет. Мы ж другого просили, мужу твоему судьбу поломали без его ведома. Я назад ничего повернуть не могу.

Это оказалось последней каплей. Ласточка поняла, что не готова противостоять такому количеству дурных предзнаменований. Она пошла в церковь и покрестилась.

Расставание с любовником было трудным, но не настолько, как она опасалась. Переезд, обустройство новой квартиры сильно ее отвлекли и развлекли. Даже с Протопоповым возник некоторый ренессанс — пока она по инерции изливала на него то, что на самом деле предназначалось Питеру. Надолго, увы, этого не хватило; волшебства с мужем при всем желании не возникало, а оно успело стать для нее наркотиком.

Воленс-неволенс, как говорили у них в институте, Ласточка — Лара уже не только для окружающих, но временами и для себя — начала заводить романы. Они щекотали чувства, нервы, самолюбие — и были местью за обиды прошлого, когда муж бессовестно изменял ей, наивной невинной девочке. Ласточка знала, что во многом накручивает себя, но без начального импульса оскорбленности не могла ни пуститься в новую авантюру, ни вкусить радостей нелегитимной страсти со всем ее трепетом, золотом и звездочками, ни насладиться собственной безнаказанностью: я буду делать что хочу, а тебе, дорогой-любимый, кислород перекрыт. Облизывайся на свою великую любовь издалека. Напророченное чувство еще не возникло, но уже разъедало душу, причем куда сильнее былых протопоповских измен. Вопреки здравому смыслу Ласточку заранее возмущало, что единственная и неповторимая в жизни мужа — не она. Но и с дамокловым мечом над головой ей хотелось надеяться на счастливое избавление. Может, повезет и окажется, что «все врут календари»?

Питера она если и вспоминала, то как красивую сказку, не жалея о расставании — это не продлилось бы долго. Как бы он сорокатрехлетний смотрел на нее в пятьдесят? Но временами ее взгляд куда-то уплывал, и она, сама того не замечая, тяжко вздыхала. Вдруг встреча с Серафимой была испытанием судьбы, проверкой любви на прочность? Что, если бы она, Ласточка, выбрала тогда Питера, и у них все бы сложилось? Случаются же такие истории. Может, стоило рискнуть? К счастью, подобные мысли приходили редко и, не считая короткой острой боли в груди, особых страданий не причиняли.

Другую женщину — новую любовь мужа — Ласточка, как ей показалось, учуяла сразу. Та появилась раньше, чем предсказывала «бабушка», но защита вроде бы действовала: муж Ласточке не изменял, она знала точно. Да, вздыхал, да, подолгу сидел в кабинете с гитарой, уносясь взором в туманные дали — но и только. Адскую ревность Ласточка забивала злорадством: так тебе и надо. Гад.

С Серафимой они переписывались. Ласточкины послания представляли собой сухую, скупую фактографию их с Протопоповым существования. Серафима же лезла в душу, в тайные мысли, давала непрошенные советы и ругательски ругала за любовников, мол, пожалеешь, наплачешься. И вдруг написала: я серьезно больна. Ласточка тайком съездила к ней, отвезла деньги, лекарства и сотовый телефон, велела, если что, сразу звонить. А вернувшись, очень скоро ощутила ослабление защиты.

Протопопов в то время перестраивал дом, где жили Валентина и Федор Ильич. Сама по себе идея была разумна: превратить избу без удобств в современный загородный коттедж. Так или иначе на лето сюда приезжаем, сына привозим, сколько можно дрова рубить, воду из колодца таскать и по ночам на двор бегать. Казалось бы, о чем спорить. Валентина и не спорила, но Ласточка остро чувствовала ее внутреннее сопротивление и в целом хорошо его понимала — даже для нее изба была не просто избой, а мемориалом, памятью об отце. Впрочем, никакого явного несогласия Валентина не выражала — последнее время вообще сделалась апатична. Ласточка пригласила ее и Федора Ильича в Москву, а Протопопов, взяв отпуск, остался завершать стройку.