Н. Келби - Белые трюфели зимой

— Тут совершенно не о чем беспокоиться. Мы все равно потом этот сельдерей вынем. Он просто добавит аромату бульона дополнительный оттенок.

— Спокойной ночи, — сказала Сабина, снимая с себя поварскую куртку.

— Вы слишком придирчиво отнеслись к тому, что этот сельдерей оказался староват, и меня это, пожалуй, даже восхищает, однако…

Сабина сунула ему поварскую куртку и заявила:

— Я ухожу.

— Почему? Но сельдерей…

— Не имеет значения ни для кого, кроме вас. А мне всю эту неделю удавалось поспать не больше трех часов за ночь. И завтра — хотя это понедельник, мой единственный свободный день, и я могла бы посвятить его самой себе, — я опять-таки не смогу выспаться, потому что оба они, и мадам, и месье, умирают, а я единственный человек в доме, не считая наглой сиделки и совершенно тупой домработницы, кто хоть как-то поддерживает порядок и готовит еду. Тем более в конце недели этот дом снова наполнится толпой голодных, вопящих, ссорящихся друг с другом детей и внуков, якобы убитых горем, и они будут требовать, чтобы я повсюду появлялась одновременно. Нет, у вас я готовить не желаю. Я пришла есть.

Оба так и стояли на кухне, не зная, что сказать, и настороженно глядя друг на друга, удивленные тем, что вдруг открылись с такой стороны, с какой вовсе и не собирались открываться. В наступившей тишине было слышно, как оркестр в «Гранде» играет вальс — не для них, для кого-то другого.

— Зачем же вы продолжаете работать на вилле «Фернан»?

Его вопрос удивил Сабину. Она могла уйти; это правда. Она даже подумывала о том, чтобы уйти. Ее отец, конечно, рассердился бы, но он всегда сердился, так что это не имело значения. И все-таки уйти она почему-то не могла.

— Не знаю. Может, потому что мне больше некуда идти.

— А может, вы их просто любите?

— Платят-то они мне не слишком много.

— Значит, любите. Как любите и меня.

— Что-то уж больно вы самонадеянны!

— Да, я очень самонадеянный тип. А на кухне виллы «Фернан» совершенно необходим телячий бульон. Ну, и что же вы теперь будете делать?

Сабина слишком устала, чтобы продолжать стоять. Она села на стул и принялась надевать свои красные туфли.

— Вы же не можете прямо сейчас уйти, — сказал Бобо.

— Могу. И ухожу, — сказала она, но не двинулась с места.

— Но почему?

— Почему? Вы понятия не имеете, да? Возможно, именно по этой причине вы в таком почтенном возрасте до сих пор не женаты, хотя внешне вы довольно привлекательны!

— В почтенном возрасте? Я что, так стар?

— Да.

— Я как-то не замечал.

— Это потому, что вы вечно что-то готовите. Покажите-ка мне ваши руки.

Он, точно ребенок, вытянул перед собой руки. Сабина внимательно их осмотрела.

— Видите, какие они красные, воспаленные? — Она поднесла его руки к губам, и ему на мгновение показалось, что сейчас она их поцелует. И она поняла, что ему так показалось. Однако она просто обнюхала его руки и заявила: — Лук, чеснок, сельдерей!

— Теперь вы свои покажите.

Сабина показала.

— У меня то же самое, — сказала она.

Бобо взял ее руки в свои, улыбнулся, поднес к губам и стал целовать — медленно, нежно. Ее-то руки были совсем не похожи на руки шеф-повара. Он так долго целовал ей руки, что она даже подумала: наверное, надеется меня смутить, только ничего у него не выйдет. И все-таки она смутилась.

— Честно говоря, я не слишком удивлена, что у вас нет жены.

— А может, у меня была жена, но сбежала?

— Вот это уже похоже на правду. Вы ведь только о еде и можете говорить.

Сабина нежно отняла у него свои руки и снова принялась распускать волосы, стянутые узлом на макушке, но он схватил ее за запястья.

— А вы? Разве вам ночью не снятся разные блюда?

— Non, — сказала она, и это была чистая правда, но ей почему-то вдруг показалось, что она лжет.

— В таком случае извините меня. Я вел себя совершенно недопустимо, я перешел все границы. — И он еще раз сказал: — Простите.

И снова поцеловал Сабине руку, но на этот раз так, как целуют руку своей тетушке, старой деве. И сразу же отпустил ее.

Она видела, как сильно он устал. И легко могла себе представить, как болят у него ноги от бесконечного стояния за кухонным столом — у нее они, во всяком случае, болели. И поясница тоже. А ее больная, укороченная нога порой болела так, что она просто уснуть не могла, даже когда у нее было время для сна. И еще она подумала, что мадам Эскофье была права, сказав, что у Бобо цыганские глаза. В те времена цыган в Монте-Карло было полным-полно. Они отовсюду туда бежали. Если немцы вновь возьмут верх, все эти цыгане погибнут. Если не сразу, то вскоре.