Георгий Кублицкий - Три нью-йоркских осени

Нет нужды восстанавливать здесь хронологию событий. Мне хочется лишь поделиться мыслями о тогдашних настроениях американцев, которые следили за ходом сессии с не меньшим интересом, чем мы.

Уже выступили почти все главы делегаций, уже несколько раз накал страстей в зале заседаний доходил до того, что председатель, пытаясь утихомирить их, сломал свой молоток, уже осипли и охрипли пикетчики, устраивавшие «кошачьи концерты» под окнами нашего представительства, и по всему было видно, что дело идет к концу. Нет, я не имею в виду сессию — она может тянуться месяцами, но становилось ясным, что главное сказано, точки зрения определились и вот-вот начнется разъезд президентов и премьер-министров.

К этому времени реакционная американская пресса сделала, кажется, все для того, чтобы настроить своих читателей против всего советского. И как ловко использовалась для этого сама Ассамблея!

Перед началом заседания фоторепортеров, кинохроникеров и операторов телевидения удаляли из зала. Через минуту их лица и объективы маячили уже за стеклом боковых галерей. Лица и объективы почти неизменно были повернуты туда, где сидели делегаты социалистических стран. Репортеры застывали у видоискателей. Они караулили. Они не снимали много, часами терпеливо выжидая какого-либо случайного жеста, позы, поворота головы, которые можно было бы потом истолковать так, как им хотелось.

Я видел плоды работы этих терпеливых пушкарей.

Американец, который не встречался сам с делегатами, только широко раскрывал глаза: сжатый кулак крупным планом, нахмуренные лица, поднятая вверх рука, что может быть истолковано и как просьба слова и как жест угрозы…

К этому же времени уже успели возникнуть и сгореть несколько сенсаций. К зданию представительства советской делегации почтальон принес посылку с надписью «Яблочный пирог». Дежурный эксперт с особым аппаратом тотчас установил, что в посылке есть нечто металлическое.

Посылку отнесли на середину улицы. На шести кварталах остановили движение. Саперы с величайшими предосторожностями увезли опасный груз в форт Тилде. Газеты вышли с крупными заголовками: «Попытка покушения?», «Таинственный пакет», «Бомба или адская машина?»

Между тем посылку вскрыли. И действительно, раздался взрыв. Взрыв… хохота: перед сконфуженными экспертами появился румяный яблочный пирог. Кроме него, в посылке были два американских флажка, игрушечный станок для метания «ракет» и письмо г-жи Мак-Клири, в котором та писала, что Америка принимает мирный вызов СССР, что ракеты пусть идут ко всем чертям и что она, г-жа Мак-Клири, посылает русским «секретное оружие мирной американской жизни», испеченное на ее собственной электрической сковороде ее собственными руками.

Но искусственность атмосферы, которую старались создать к этому времени вокруг советской делегации, была особенно заметна при самых обычных встречах с самыми обычными американцами. Тут все было проще, человечнее, естественнее.

У меня нет наивной претензии на любовь каждого встречного иностранца на том основании, что я советский человек. Странно было бы ждать сувениров и дружеских излияний при первых знакомствах в Нью-Йорке. Скажу откровенно: не так уж часто слышал я в этом городе разговоры о дружбе с нами. По-видимому, для этого тогда еще не пришло время. Дело обычно ограничивалось пожеланиями жить в мире.

Но за очень редкими исключениями я не замечал и враждебности. Полицейские, проверявшие мои пропуска, никогда не грубили и не были излишне придирчивыми; они делали то, что им приказали. Детективы, заглядывавшие внутрь фотоаппарата, кажется, не относились к этой операции всерьез, и обычно я слышал «о’кэй» раньше, чем сыщицкий глаз проникал внутрь «Зоркого».

Утверждают, что в США два миллиона человек не говорят по-английски ни слова, а многие миллионы говорят плохо, так что произношением тут вряд ли кого удивишь. Но, видимо, я говорил настолько скверно, что часто слышал вопрос: «Кто вы?»

— Русский.

Следовал кивок головой: в Америке немало русских эмигрантов. Я добавлял:

— Советский. Из Москвы.

— А-а… — Быстрый взгляд, и только.

Лишь однажды я встретил той осенью американца, позволившего после моих слов грубый выпад против нашей страны. Одного — и бог с ним, в семье не без урода! Некоторые спорили, иные сдержанно осуждали то, что им у нас не нравится, но большинство просто задавало вопросы с обычным человеческим любопытством, и в их тоне было уважение к стране, к ее народу, к ее рядовому гражданину.