Георгий Кублицкий - В Югославии

Центральные улицы Белграда входят прямо в аллеи ничем не огороженного Калемегданского парка. Здесь всегда толкутся бродячие фотографы. Они прицеливаются объективами в тех, кто пересекает пограничную трамвайную линию, за которой асфальт сменяется желтым песком: не угоден ли вам моментальный, естественный снимок под сенью лип и платанов?

Белградцы лениво отмахиваются: пусть, мол, фотографируются туристы, а мы пришли сюда не за этим. С толком выбрав местечко, горожане наслаждаются солнцем и пением птиц, попивают кофе из термосов или тянут прямо из бутылок «кокту» — напиток, по их уверению, мало уступающий американскому «кока кола»…

Калемегдан занял выгодную высоту над стрелкой Дуная и Савы. По моему, лучшая часть парка — площадка у речного обрыва возле крепостных стен. Сама крепость, построенная австрийцами, слишком уж декоративна, и тщательно подстриженные деревья вдоль

стен еще усиливают это впечатление. Но на открытой вольным ветрам площадке у обрыва нет ничего, кроме простой и строгой колонны, увенчанной статуей античного воина победителя.

Что за дали открываются отсюда! Каскадами спускаются к Саве и Дунаю светло серые, с пятнами зелени кварталы Белграда. Новый мост с обнаженной, без всяких украшений, конструкцией переброшен в заречную часть. Там над песчаной пустошью поднимаются серые утесы нескольких недостроенных зданий нового Белграда: город должен расширяться в ту сторону.

А правее Сава отдает воды Дунаю; в рамке темных лесов, совсем синих у горизонта, живет своей вечной жизнью могучая река, несущая на своих волнах корабли под флагами многих государств. Там алеют и родные вымпелы.

Уже в третий раз придя на знакомую площадку, я заметил вдруг на камне колонны воина победителя полустертую временем надпись. Ее русские буквы оплыли, коричневая краска выцвела. «Проверено, мин нет», — прочел я.

Здесь был безвестный русский сапер.

Может, под огнем тех пушек и танков, которые ржавеют теперь экспонатами военного музея в Калемегда не, он падал в холодную липкую грязь осенних дорог Сербии, падал, чтобы подниматься и снова идти на Белград, куда шел весь 3 й Украинский фронт, куда шла Народно освободительная армия Югославии.

И, наверное, безвестный наш сапер в октябре 1944 года братался на горящих белградских улицах с незнакомыми родными людьми. А потом вылавливал черные мины из Дуная, расчищая путь баржам с русским хлебом, которого ждал голодный Белград.

Этому неизвестному саперу не поставлено памятника. Может быть, он жив и работает сейчас на каком нибудь архангельском заводе или в тамбовском колхозе. А может, он там, где пурпурные гвоздики рдеют среди белого мрамора плит: на братском кладбище воинов, сложивших головы за освобождение Белграда.

Это тихое кладбище. Под сенью плакучих ив в белградской земле лежат рядом Славко и Иваны, Бранки и Маши. Так, наверное, мы и не узнаем никогда, откуда был родом похороненный на кладбище Мишка танкист, и кем была Сидоровна: этими именами, или, вернее, фронтовыми прозвищами, вычеканенными теперь золотом на мраморе, завершены их земные пути. Вечная им слава!

Перед отъездом из Белграда я в последний раз пошел на обрыв Калемегдана. Был поздний вечер. Тихо шелестели платаны. Парк почти опустел. Погасли лампы холодноватого дневного света, и в полутьме я не мог уже различить знакомые русские буквы: «Проверено, мин нет».

Но надпись на колонне воина победителя навсегда отчеканена в моей памяти. Я не раз вспоминал ее во время поездок по стране, вспоминаю и сейчас, перебирая эти вот листки из своего югославского блокнота, на которых читатель найдет лишь беглые зарисовки быта и нравов, далекие от обобщений и, естественно, не дающие широкой картины жизни сегодняшней Югославии во всей ее сложности и со всеми ее противоречиями.

В этой стране советскому человеку далеко не все понятно. Мои югославские друзья говорили, что им тоже не все понятно у нас.

Но что же из того? Ведь было, есть и, я верю, останется главное — зародившееся еще в далекие годы у наших прапрадедов взаимное дружелюбие, взаимное уважение двух наших народов.

И разве не об этих вековых традициях, скрепленных кровью в борьбе против общего врага, напоминает и надпись на камне?

Югославские друзья просили рассказывать о их стране и их жизни «без патоки», ошибочно принимаемой иногда за выражение дружественных чувств. Они советовали говорить не только о приятных вещах, потому что настоящая дружба — это требовательная дружба, не боящаяся товарищеских споров, товарищеской критики.