Федор Московцев - Карибский кризис

Иногда мы встречались — ездили в уединенные места, такие заведения, где вряд ли встретишь знакомых. Будучи обремененным многочисленными заботами, готовясь к переезду в другой город, возможно ли было развивать отношения с девушкой, которая смотрит на мир сквозь смех и солнце?! Зная, что мне пора домой, Таня предупреждала мои попытки поцеловать её и даже просто притронуться.

Всякий раз, выезжая из ворот кардиоцентра, я вспоминал Танины автомобильные упражнения на этих склонах, как она за рулем моей машины чуть не угодила в открытый люк, как подрезала «шестерку» и наехала на бордюр. Она быстро научилась ездить, но вспоминалась не уверенная её езда по городу, а именно те первые неуклюжие кульбиты. Память избирательна и хранит не всё.

Некоторое время у Лены Николовой и Юли Чуприной (тогдашнего главбуха) были вопросы к Тане — где она сохранила такой-то документ, какие договоренности были с таким-то контрагентом, и у меня был лишний повод позвонить ей. Но когда она полностью передала дела, остался один повод — наши отношения. А поддерживать отношения ради них самих мне приходилось через силу.

Всё же, я не мог не интересоваться судьбой Тани — как она закончила школу, поступила ли в институт. Мне было недостаточно того, что она знает о моём существовании и не более. И, не бывая в городе, я хотя бы раз в неделю звонил ей. Таня обратилась ко мне за помощью, когда у нее возникли проблемы с некоторыми предметами (мой отец знал многих преподавателей ВАГСа — Академии Госслужбы, куда она поступила, этот вуз находился через дорогу от ее дома), и я ей помог. Наверное, это не было любовью — в нашей ситуации всё должно было разгореться после первой близости либо заглохнуть навсегда. Разрыв обычно плохо переносится, и бывшие любовники, как правило, с трудом переносят общество друг друга, — по крайней мере, первое время после расставания.

Мы с Таней поддерживали какие-то странные отношения — связь без связи, и если вначале я звонил ей почти по принуждению, то в конце 2001 года для меня стало потребностью видеть её, слышать её голос. Не зарекайся, никогда не говори никогда — какая мудрая мысль! Тот, кто говорит такие вещи, может открыть глаза только тем, у кого они широко закрыты. Но сколько раз я высмеивал то, что потом с удивлением обнаруживал у себя. Как презрительно я относился к высказываниям наподобие «Рукопожатие этой девушки значит гораздо больше, чем секс»; при этом сам столкнулся именно с такой девушкой. Вся тайна чувственности в наших отношениях была в этих неуловимых соприкосновениях — многозначительных, сдержанных и нежных.

«Запретный плод сладок», — ещё одна тривиальная поговорка. Но оказывается, нужно задумываться именно над такой банальщиной вместо того, чтобы изобретать велосипед.

Мне было несвойственно довольствоваться тем, что признано всеми, мне хотелось чего-то нового и своеобразного. Разве кто-нибудь когда-нибудь видел умного, глупеющего от препятствия?! Зимой 2001–2002 гг года я приступил к постройке своего велосипеда.

Я ненавидел снег — очень неудобная жизненная позиция для петербуржца. Ненавидеть снежную зиму, не рискуя заработать болезнь на нервной почве, может житель какой-нибудь экваториальной страны, но не города, в котором снег лежит почти полгода — с ноября по март, а в лесах снег сохраняется до середины апреля. Как вообще можно любить снег? Его любят, наверное, только производители лыж, саней, пуховиков и снегоуборочной техники. Дед Мороз и тот его не любит, а такой веселый в основном потому, что знает, где живут все плохие девочки.

Снег достал меня и в солнечном Волгограде, куда я приехал в декабре в надежде отогреться после петербургских холодов. Была метель, и казалось, что нет ничего — ни домов, ни земли, а только белый дым, и ветер, и шорох воздуха; и когда я шел сквозь это движущееся пространство, то думал, что если бы легенда о сотворении мира родилась на севере, у каких-нибудь палеоазиатов, то первыми словами священной книги были бы слова: «Однако в начале была метель. Однако грёбаная метель». Сквозь снег летели и опускались на землю птицы, они то складывали, то вновь раскрывали крылья, точно не хотели расставаться с воздухом — и все же садились; и сразу превращались в черные комки, шагающие на невидимых ногах, и выпрастывали крылья особенным птичьим движением.

Я возвращался из ресторана, находящегося на улице Чуйкова — там проходила встреча с клиентом, заведующим лабораторией НПЗ. Хороший результат — удастся сбагрить кое-какой зависший на складе товар. На улицах не было никого, почти все окна были темны. Я вдруг представил, как должно быть сейчас на Кавказе, в горах. За деревьями стучат дятлы; белые снежные горы засыпают над ледяными полями озер; и внизу, в долине, плывет в воздухе тоненькая звенящая сеть, застывающая на морозе. И я вдруг исчез из своего сознания — как бывало, когда заплывал далеко в море, или читал книгу, которая меня захватывала. Меня окружал и проходил сквозь меня безмолвный концерт. И уже не я, а кто-то другой шёл по заснеженному городу, проходил мимо знакомых домов, и двигался дальше, потому что нужно было куда-то идти. Но куда и зачем — это оставалось непонятным. Я нёс в себе бесконечное количество мыслей, ощущений и картин, которые испытал и видел, — и не чувствовал их веса. Вместе с тем во мне появилось ожидание какого-то события — и тогда, подумав над этим, я понял, что давно уже слышу за собой шаги. Я обернулся: окруженная лисьим воротником своей шубки, как сверкающим серебристым облаком, широко открыв глаза, глядя сквозь медленно падающий снег — за мной шла Таня. Мне стало трудно дышать; снежный туман стоял вокруг меня — и всё, что затем произошло, случилось помимо меня и вне меня: мне было трудно говорить, и голос Тани доходил до меня словно издалека.