Михаил Мамаев - Босфор

Наташа улыбнулась и снова стала серьезной.

— Люди не птицы, Никита, по крайней мере большинство. Они имеют свойство становиться другими в считанные мгновения. Все оставляет следы в их сердце. От этого они много теряют. Но и обретают не мало.

— Люди взрослеют, а значит, набираются опыта, — возразил я. — Это помогает им не повторять старых ошибок. Хотя почти не помогает не изобретать новых глупостей. Но от этого и интересно жить, чертовски интересно! Разве я не прав?

Она перевернулась на живот и улыбнулась.

— Как понимать твои соловьиные трели? Ты решил отбить меня у законного мужа?

Я тоже улыбнулся.

— Если мне не изменяет память, я не давал тебе развода. Да ты и не просила.

Наташа опять стала серьезной. Этих мгновенных переходов из одного душевного состояния в другое раньше я в ней не замечал.

— Женщина не может принадлежать двоим, — сказала она, словно в этот момент ее снимала телекамера, ведущая трансляцию на весь мир. — Кому отдана, тому и верна.

— Как онегинская Татьяна, что ли?

— Да, и напрасно улыбаешься.

— Я не улыбаюсь. У меня теперь всегда такое выражение. Не заметила? Честно говоря, Наташа, если бы Пушкин был жив, я попросил бы его написать стишок, что говорила Татьяна перед райскими вратами. Четыре строчки на вопрос, считала ли она, что прожила счастливую жизнь.

По-моему, женщина вообще никому не может принадлежать. Ни одному человеку. Как фрески Микеланджело. Или как водородная бомба. Только так она и остается Женщиной, а не просто ткачихой, агрономом или домашней хозяйкой. И мужчина рядом с ней — Мужчиной, то есть перцем, не знающим твердой почвы под ногами и всегда готовым отразить удар. Это же, собственно, ему и нужно, чтобы не обзавестись брюшком и не забыть, как обращаться со шпагой и всем остальным…

— Иногда в жизни наступает момент, Никита, когда вдруг понимаешь, что быть домашней хозяйкой не так уж плохо. Хочется просто готовить салаты, стирать мужу рубашки, растить малыша. И не гоняться за призрачным, со всех сторон уязвимым счастьем, делая вид, что душевные переживания — это удачный подарок судьбы.

— Да.

— Что, да?

— Все правильно.

— Значит ты согласен?

— Конечно. Ты говоришь мудрые вещи. И все же это не твои слова.

— Чьи же?

— Не знаю. Ты другая.

— Мы оба знаем, что иногда происходит с человеком за одно лишь мгновение. И захочешь — не узнаешь.

— А меня ты узнаешь? Или тоже лежишь и думаешь, что это за субъект здесь разлегся?

Я улыбнулся и снова погладил Наташу по руке. Мы говорили непринужденно, как чужие, никогда не обижавшие друг друга люди. Я был благодарен Наташе за это.

Чего очень сильно не люблю — это взаимных упреков и попыток назвать виновного.

Каждый по-своему прав.

Даже когда он несправедлив.

Потому что в груди не кусок льда. И не маленький персональный компьютер.

Зато мы умеем плакать и смеяться, убегать по ночам на крыши, придумывать любимым ласковые имена. И это большая победа Создателя над силами Тьмы. И над собой, конечно.

«Вот и все, — думал я. — Вот мы и встретились. В многоточье на глазах лишние точки исчезают, растворяются, как при мультипликации. Или при воздействии серной кислоты.

Хорошо, что мы встретились с Наташей именно теперь, спустя четыре года. А не десять или, скажем, сто лет. Мы не настолько изменились, чтобы мило пожалеть друг друга. И не настолько помудрели, чтобы поступать сообразно здравому смыслу».

Я не сидел на месте эти годы. Многие лица рассказали мне историю своих морщин. Некоторым я сам их дорисовывал. Сколько людей довелось называть друзьями и потом расставаться, чтобы никогда больше не увидеть! Хотя, кто знает…

Я научился спокойно относиться к фактам, которые когда-то привели бы меня в отчаянье. И даже придавать этому некоторый комический оттенок. Возможно, потому что на моих руках уже умирали. Многие.

— Давай искупаемся, — предложил я, поднимаясь, и протянул Наташе руку. — А то солнце превратит нас в пепел.

— Давай, — согласилась Наташа, вставая без помощи. Она оступилась, ухватилась за мое плечо.

— Вот видишь, — заметил я. — С солнцем шутки плохи.

— А мы и не будем шутить, — сказала Наташа. — Мы будем серьезными.

Обедали в ресторане на берегу. Много болтали и были необычайно возбуждены. Полотняный навес укрывал от солнца, слабый бриз приносил прохладу.

Я смотрел на спутников и вновь удивлялся непредсказуемости жизни. Еще вчера, в это же время, я сидел на верхней палубе турбохода, отдыхая после плотного обеда, и не мог предположить, что ровно через сутки буду здесь, в окружении этих замечательных людей, разделяя с ними радость от сознания, что живешь, дышишь и можешь прикоснуться к любому предмету, придающему жизни маленькие приятные подробности. Следовательно, не стоит слишком задумываться, что произойдет через час, через день, через десять лет. Надо приветствовать все, что позволяет так остро чувствовать потребность в свежем воздухе и глотке вина.