Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

Загинайло оставил Стребова продолжать проверку службы на постах, а сам, как от него требовали, вернулся в батальон на Г-й улице, дом 11. У батальона его ждала служебная машина с синей полосой и мигалкой, с работающим мотором. С заднего сиденья из кабины ему замахал рукой лопоухий капитан. Замполит батальона Розин.

— Светик-семицветик! Соколик мой ясный! Где же ты шатаешься? — закричал замполит отчаянно-плаксивым голосом.

— Скорей, скорей! Николай Кирьяныч ждет! — замполит распахнул дверцу кабины. — Лезь сюда! Ненаглядный мой, ты же меня без ножа режешь. Нам уж давно пора в парилке быть раздетыми, разутыми. Соколик ты мой ясный! Чумко, газуй! — возопил замполит водителю. — Пулей! Чтоб через десять минут быть у места!

Успеешь вовремя — премию выпишу в двойном размере! — речь замполита была достаточно разборчива и членораздельна, слова выговаривал он хоть и скоропалительно, но вполне отчетливо для понимания, его дикции мог бы позавидовать любой актер, но, может быть, это оттого, что он еще не раскалился добела, как про него говорили в полку Тогда у него слова плавились и превращались в пламенно-извергаемую лаву. Так что, может быть, Стребов и не соврал. Замполит, несмотря на студеную пору года, красовался в легонькой фуражечке, из-под которой его уши-лопухи торчали, как два красных семафора — запретительный сигнал всему встречному автотранспорту, чтобы освобождали дорогу.

Машина помчалась на Черную речку. Там была баня полковника Колунова. Об этой бане ни одна собака в городе не знала. Дом как дом, закопченный кирпич, капремонта просит, огражден стеной, труба торчит, высокая, угольком курит, пуская курчавый дымок в угрюмое, и без того мутное небо. Как бы котельная и при ней гараж для милицейских машин.

— Пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет! — стал громко декламировать замполит Розин, когда они миновали мост через Малую Неву. — Дантес, гад, лягушка в рейтузиках! — в неожиданном порыве праведного гнева возопил Розин. — У, гнида! Вот этими бы голыми руками так и задушил бы гниду, прямо на месте дуэли, на кровавом снегу! — замполит произнес эти гневные слова чуть не плача, со слезой в голосе. — Я тут живу, — пояснил он. — Каждый вечер в свободные от службы дни гуляю с бульдогом Маргариткой, злая сука, как гиена в наморднике, на всех бросается.

Машина, повернув налево, затормозила.

— Ну, вот и банька! — обрадовался замполит. — Успели. — Высунув рупор из кабины, он взревел: — Эй, шайка-лейка, светик мой ненаглядный, отворяй ворота. Работника Балду привез папе спинку парить!

Толстомордый сержант в полушубке, бряцая цепями, раскрыл створки железных ворот, и машина въехала на двор. На дворе они увидели еще две машины: легковушку и микроавтобус.

— Папа уже здесь! — закричал в ужасе замполит Розин. — Быстрей, вылезай, соколик, радость моя, бегом в парилку! На ходу раздевайся, давай, давай, соколик, я сзади побегу, помогать тебе буду, шмотки скидай, шапку, шинель, сапоги, я буду подбирать на бегу! Веники в предбаннике я сам прихвачу. Ой, лишенько, не успеем, папа нам голову снесет! Или в кипяток посадит, вкрутую заживо сваримся! Граф Дракула, что с него возьмешь. А то еще хуже: заставит Достоевского читать, «Преступление и наказание». Он патриот, русскую литературу от всех своих милиционеров знать назубок требует, все равно как устав патрульно-постовой службы. Лекции каждый месяц для всего полка устраивает в актовом зале на Литовском проспекте. А нас, замполитов, заставляет квартальные отчеты о проделанной работе с личсоставом писать в художественной форме, чтоб не отчеты, а повести и романы были. Не знаю, как для других, а для меня это мука смертная, легче на кресте висеть на Голгофе. С литературой у меня отношения еще в школе сложились печальные, прямо тебе скажу, ни бум-бум, вот как эта деревяшка, — и замполит постучал кулаком по лавке в предбаннике, где они оба скоропалительно разоблачались, освобождаясь от всей своей амуниции. — Мое призвание — живопись. Я картины рисую, — продолжал свои признания замполит. — Я же поступал в Мухинское. Но не поступил. По недоразумению. Будь уверен, поступлю не со второго, так с третьего захода. Да хоть с десятого. Я жутко какой упорный. О, ты еще не видел моих картин! Придешь в батальон, я тебе покажу, у меня весь кабинет увешан. Шедевры! Теперь я пишу портрет Дзержинского в полный человеческий рост, закончу к годовщине Октябрьской революции, к юбилею. Кровь из носу! Ой, соколик, бежим! Заболтался. Папа уже пару наподдал. Слышишь, как будто змея шипит? «Пора, мой друг, пора», как говаривал Александр Сергеевич Пушкин, памятник наш нерукотворный. Ублажишь папу — служба, как по рельсам вагонетка, под горку покатится, сыр в масле. Не служба, а малина у тебя будет.