Джонатан Бейн - Фанатка

Холливелл вынул из кармана пачку хрустких стодолларовых купюр, отсчитал двадцать пять бумажек и вложил ей в руку.

Дина притворилась, будто сумма ее потрясла. Глубоко вздохнула, как охнула, и отправила банкноты в сумочку.

— Удовлетворительный ответ? — спросил Холливелл.

Кивнув, Дина отставила бокал с вином и придвинулась к нему ближе. Провела рукой ему по груди, игриво подергала пуговицу на рубашке.

— А как сильно я должна любить приключения?

— Так, чтобы я никогда не услышал от тебя слово «нет».

Она потянулась его поцеловать.

— Еще один хороший ответ, — сказал Холливелл и привлек ее к себе, поцеловал, сжал в крепких объятиях — и вдруг дернулся, глаза широко раскрылись.

Он со всхлипом втянул воздух; что-то было неправильно, совершенно не так, как должно быть. Он попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип.

Холливелл шатнулся назад, рукой задел ближайший столик, смахнул на пол бутылку «Бордо». Глянул вниз, на грудь — на рукоять, торчащую из груди. Рукоять была серебряная, слегка потемневшая, со стертыми завитушками, с инициалами «П. Р.».

Дина резко повернула стилет в ране и вытащила длинное лезвие: на рубашке Холливелла проступила кровь.

— Я даже не знаю, каким словом это назвать, — проговорила она мрачно, отступая.

Холливелл упал на колени; Дина благоразумно опустила стилет Питера себе в сумочку, поверх стодолларовых купюр.

Наконец-то она поняла, отчего Питер так любит ощущать себя Богом. Какое наслаждение он испытывает, решая, кому жить и кому умереть в мире, который он создал.

В этом тихом богатом квартале, где улица была обсажена деревьями, мигающие красно-синие огни полицейских машин казались совершенно чужими. Чуждыми, злобными и нереальными: ведь преступления здесь просто-напросто не могли происходить. Чудилось, будто убийства и грабежи здесь столь же нелепы, как нападение на дрему — сказочного человечка, который сыплет детям в глаза песок, чтобы им хотелось спать.

Сполохи красно-синих огней добавляли красок в мрачную гостиную Джеффри Холливелла. Они вливались сквозь высоченные, от пола до потолка, окна и отражались на предметах.

Когда детектив Пола Росси опустилась на колени возле накрытого простыней трупа, вид у нее был усталый, как будто она недосыпала много ночей подряд. На белой простыне гуляли красно-синие блики мигалок, пятна проступившей крови на миг вызвали чувство, схожее с жалостью: как будто приходится арестовывать старого друга. Вылившееся из бутылки вино на полу дополняло угрюмую цветовую гамму.

Росси спросила себя, как ощущается лезвие кинжала, когда входит в сердце. Не в фигуральном смысле — это-то она знала: в буквальном. Есть ли разница? Это больнее, или, наоборот, боль чувствуется меньше? Опять же кровь течет. И все заканчивается гораздо быстрей. А это несомненный плюс.

Поддавшись гипнотическому ритму мигающих огней — красный-синий-красный-синий, — она задумалась над следующим вопросом: что натворил этот сукин сын, если нарвался на то, что огреб.

Росси не стремилась переложить вину на жертву преступления, но ведь в самом деле мало кто из убитых совсем уж ни в чем не виноват. Очень многие заслуживают то самое, что получают. А некоторые заслуживают худшего — и преспокойно себе живут, свободные и довольные жизнью.

Насчет жертв преступления Росси немало могла бы рассказать.

А может быть, она просто слишком давно работала в полиции, видела слишком много трупов.

«Как долго?» — вот реальный вопрос, требующий настоящего ответа.

Как долго Холливелл тут лежит? Часа два-три, не меньше. Пока соседка, гулявшая с собакой, не обратила внимание, что дверь в его доме нараспашку.

Как долго убийца планировал свое преступление? Или он вовсе ничего не планировал, а случайно забрался в дом — и Холливеллу не повезло, его линия жизни оказалась слишком короткой?

Как долго еще убийце гулять на свободе?

Ответов так сразу не найдешь.

Росси тяжело поднялась с коленей. Честно говоря, больше всего ее волновал вопрос совсем иного толка: как долго осталось терпеть, прежде чем она закурит сигарету?

А тут и думать нечего.

Ужасно долго.

Она осмотрела берлогу Холливелла, пройдясь по комнатам. Именно берлогу, другого слова не смогла подобрать. Обиталище убежденного холостяка; кругом сплошь черная кожа да цветное стекло, все настолько в духе восьмидесятых годов, что не хватало только лучших песен группы «Дюран Дюран», — Росси бы ничуть не удивилась, если бы звучал их альбом на бесконечном автоповторе.