Поль Виллемс - Дворец пустоты [повесть и рассказы]

Другое дело Аквелон. Тут не было ни одного мраморного дворца, а с тех пор, как свод законов лег на дно морское, ничто не мешало жить спокойно. Жизнь струилась, отражаясь в зеркале вод.

Одна только могила Лиу внушала неясную тревогу.

Когда журавли возвестили приход весны, Император велел призвать поэта Герменона, чтобы побеседовать с ним о Вергилии.

— Не выношу Вергилия, — сказал Герменон. — Что во всех этих Дидонах, в мраморных изваяниях и бронзовых Венерах с твердым животом? В Дианах с неприступным лоном? Во всех этих мавзолеях и акведуках, высеченных в скале? Я хотел было написать отповедь Вергилию, но стояла такая дивная погода, что я отправился на берег есть креветок и пить белое вино. Отныне я ничего не стану больше писать. Книга для поэзии — то же, что труп в сравнении с живым человеком. Пусть же книги плывут вслед за нашими маленькими утопленницами! Император, ты бросил в море свод законов. Я брошу в море мои книги! И пусть мои стихи несет самая прекрасная в мире река: река памяти!

День уничтожения творений был назначен на летнее солнцестояние.

Альтена покинула Аквелон и поселилась в хижине Лиу. По вечерам ее охватывал страх. Чудилось, будто над могилой встает чья-то грозная тень, а следом тянутся разлагающиеся призраки ночных кошмаров. Тогда она выходила из хижины и до утра бродила по Пляжу Поганок, у самой кромки воды. Ей нравился шепот волн, но было страшно: а вдруг однажды она поймет, о чем именно они твердят с такой настойчивостью. Возвращалась Альтена на рассвете, и только тогда решалась прилечь на моховое ложе. Она закрывала глаза. Достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться могилы Лиу. Она трогала рыхлый холмик. Это прикосновение успокаивало, и порой она засыпала. Первые несколько недель она жила в хижине совсем одна. Потом к ней присоединилось еще несколько женщин. Долгое время их было девять. Их стали называть Верными. Женщины приглядывали за хижиной и принимали паломников, которые приносили яйца чибисов, мед, дикий щавель, побеги тростника, ирисы и водяные лилии. Альтена принимала дары, не поднимая глаз, не произнося ни звука. Паломники окружали ее обожанием, в особенности женщины. Они опускались перед ней на колени и, когда Альтена с презрением их отталкивала, заходились от сладостного восторга. Так появились в Аквелоне траурные обряды.

21 июня, в день летнего солнцестояния, двенадцать высокобортных кораблей императорского флота под красными и черными парусами появились на излучине Шельды. Они тащили за собой айсберг со сверкающими на ветру башнями и шпилями. Айсберг поставили на якорь посреди реки, как раз напротив императорского дворца. Герменон сел в лодку, подплыл к айсбергу и сложил на один из его балконов рукопись и все, какие только смог найти, издания и копии своего сборника «Ответ ветру».

В Аквелоне объявили, что айсберг вместе с творениями Герменона будет к вечеру затоплен в водах Устья. А сам Император, не вдаваясь в объяснения, оповестил подданных, что решил покинуть город и удалиться в дюны Эшбодта, где он поселится в шалаше, сплетенном из диких голубых трав. Поддавшись новому порыву, все жители вслед за Императором оставили Аквелон и построили себе шалаши неподалеку от своего повелителя.

Это был настоящий праздник, но все почему-то плакали. Плакали и удивлялись, что слезы льются сами собой. «И откуда только берутся эти слезы? — спрашивали друг друга люди. — Из леса, что ли? Или из неведомого скрытого источника? Может, где-то глубоко под землей течет река и ей понадобилось пятьсот лет, чтобы достичь наших глаз?»

Город совсем опустел. Он был брошен на произвол судьбы.

Не ушли только ночные стражи — так повелел Император.

— Ну что ж, будем петь в пустоту, — решили они.

Долго ждали поэты возвращения Герменона. Вот уж и утро, и буксиры вернулись в порт — а Герменона все нет. Потом стало известно, что он отказался покинуть айсберг и предпочел исчезнуть вместе со своими творениями. Тогда все остальные поэты, по единому движению души, тоже решили уничтожить свои поэмы и придумали для этого весьма странный обряд. Они стали вырезать любимые строфы на деревянных палках и бросать их в море. Этот «плавучий лес», как его назвали, долгие годы странствовал потом в водах Устья и Северного моря. Б о льшая часть его бесследно сгинула, и вырезанные тексты пропали. Некоторые палки вынесло на берег. Они были гладкими и белесыми от разъевшей их соли, буквы на них почти стерлись. Такие деревяшки очень ценились коллекционерами, за ними охотились даже антиквары из Александрии, питавшие особое пристрастие к обломкам. Восстанавливать поэму — то есть практически писать ее заново, основываясь на обрывках слов, — какое изысканное занятие! Но больше всего ценились деревяшки, не раскрывавшие своей тайны. Белесые гладкие палочки со стершимися буквами хранили на себе следы ласкавших их бурь. Их называли «совершенством». Знатоки любили водить пальцами по их обточенной и вместе с тем шероховатой поверхности и давать волю фантазии. Это были самые надежные якоря памяти. Волшебные палочки, распахивающие горизонт и без участия слов передающие нам, замирающим в благоговении, свое послание.