Михаил Глазков: Горюч-камень [Повесть и рассказы]

Утром по Афанасьевскому большаку въехали в село танки. Они шли на средних скоростях, снисходительно позволяя обгонять себя юрким мотоциклам. Башенные люки были открыты, и танкисты, высунувшись по пояс, ехали без шлемов, подставляя встречному ветру бронзовые от загара лица.

Вслед за танками, подпрыгивая на ухабах, двигались грузные «студебеккеры». Они везли за собой, будто игрушечные, кухни.

Село вобрало в себя весь этот лязгающий и громыхающий поток, наполнилось веселой разноголосицей и усталым рокотом заглушаемых моторов. На лугу повара разводили огонь в походных кухнях. Серые, пепельные хлопья, вылетая из труб, мягко оседали на зеленые лозинки. Вкусно запахло солдатским варевом.

Раньше всех обстановка стала ясна мальчишкам.

— Танки ночевать у нас будут! Эгей! Эгей! — кричали они, пробегая по улице.

А если попадался навстречу офицер, то, как вкопанные, останавливались и умолкали. Раскрыв рты, во все глаза благоговейно глядели на скрипучие ремни, на прилепившуюся к боку пистолетную кобуру — предмет их сокровенных мечтаний. Какими жалкими стали в тот миг на ребячьих плечиках лыковые «портупеи» и деревянные сабли! Кое-кто даже забросил свое снаряжение в речку. Такие самоделки носить-то стыдно!

Но не было среди мальчишек Мишки Богданова. Только его в этот день томила скука — отбывал домашний арест. За что? Бабушка говорит, за дело, а если толком разобраться, так зазря. Захотелось луку, а своего нет, вот и надергал немного в соседкином огороде. Подумаешь, беда какая!

Мишкина хата притулилась на самом краю высокого обрыва, смотря на солнце широкими окнами. Наличники украшены тонкой резьбой, похожи на кокошники.

Мишке прискучило глядеть на мир, открывавшийся ему из окошка в виде рыжих, как у собаки, глинистых боков оврага да узенькой ленты речки Гаточки.

«Эх, махнуть бы сейчас в лес!» — думает он.

В душе у Мишки вскипает новая волна обиды, и он с досадой плюет на головастого кота, развалившегося на солнечном полу.

Но вдруг до слуха донесся необычный гул. Он все нарастал, нарастал. За ним уже не стало слышно говора бабушкиных коклюшек.

Что бы это значило?

Гул доносился со стороны большака, а он-то, как назло, не был виден из окна. Несколько минут оставался Мишка в неведеньи. Но вот за Гаточкой появилась серая громадина. Танк! И направляется к Мишкиному дому. Ура!

Перебираясь через речку, танк едва замочил свои железные башмаки. Перед подъемом он громко взревел и, яростно отстреливаясь синими дымками, устремился а гору. Вот до него уже рукой подать. Мишка сразу смекнул, куда он идет, — за их домом стояла березовая роща, хорошее место для укрытия от немецких самолетов.

— Баушк! Я больше не буду, — начал издалека Мишка.

Бабушка даже головы от кружева не подняла.

Мишка повторил свое «не буду», прибавив жалости в голосе.

Бабушка сверкнула очками и снова уткнулась глазами в кружево.

Тогда Мишка перешел от слов к делу. Для начала он свесил босые ноги по ту сторону окна. Потом бесшумно подтянул на руках тело ближе к краю и уже хотел шмыгнуть в палисадник. Но бабушка была начеку. В один момент подол Мишкиной рубахи очутился в ее не по-старчески крепкой руке.

— Иди-ка, милок, в сенцах курей покорми! — сказала бабушка.

Мишкины глаза — не на мокром месте, но в ту минуту из них горячо брызнули слезы.

Кур кормить он, конечно, не пошел. За него отправилась это делать бабушка. Ну и правильно! Он вообще ей теперь помогать не будет. Пусть себе стареет. Мучить его, так это она умеет, а пожалеть и некому. Вот если бы не был отец на фронте, а мама — не на окопах…

Душевные терзания так растравили Мишку, что он позабыл и про танк, и про счастливых друзей. Он плакал. Плакал с какой-то сладостью, не вытирая слез и не отворачиваясь.

В уличную дверь вдруг постучали. В сенях прошлепали бабушкины чунки, звякнул засов, и в избу шагнул солдат. Большой и приятно пахнущий бензином.