Маркус Вернер - Над обрывом

— Этого я так и не смог узнать, — ответил я. — Я ведь уже сказал, что она не желала об этом говорить. Вообще, казалось, будто она вышла из небытия, будто у нее не было прежней жизни, не было истории, и я убежден, что для нее это было самым привлекательным в нашей связи. Я заметил, какое наслаждение она получала, чувствуя себя чистой страницей, как ей нравилось поражать меня, а может быть, и себя всем, что она говорила, желала или делала. Думаю, видя, как увлекательно нова она для меня, она казалась обновленной и самой себе. Я, конечно, тоже радовался тому, что моя возлюбленная не отягощала меня никаким балластом, не имела потребности упрочить наши отношения, а главное, не пугала всякими намеками касательно будущего. Но как-то раз — через пять недель после нашего знакомства — я все же испугался. Мы поехали в дансинг, поскольку оба любили танцевать танго. На обратном пути я спросил, почему у нее вдруг нашлось время для меня и как она объясняет дома свои частые отлучки? «Это моя забота», — резко ответила она. Однако на сей раз я не сдавался, пока не узнал от нее, что сейчас она живет у сестры. Вот тут я испугался. Какой вывод я мог из этого сделать? Только тот, что она из-за меня ушла от мужа. У нас ведь был негласный уговор: наши отношения не должны омрачаться конфликтами. Я считал, что Валери воспринимает эти отношения как романтические, наслаждается ими и не видит в них повода омрачать свой брак. Я сделал ей замечание, назвал ее решение ошибкой. Спросил, почему она ставит под угрозу свое благополучие, фактически бросив мужа. Все это звучало так, словно я проявлял к нему братское сочувствие. Возможно, она видела меня насквозь и понимала истинную причину моего недовольства. Так или иначе, сказала она, будто желая меня успокоить, речь идет о временной разлуке, о передышке. Я уже несколько раз ее спрашивал, знает ли муж про нас с ней, но ни разу не получил ответа. Теперь я предположил, что он в курсе дела. Для вящей уверенности я продолжал расспрашивать. Она в свою очередь спросила, почему это меня так интересует. Но я и сам этого не знал, думаю, меня просто задело за живое, что она обозначила некоторые запретные для меня территории. В тот вечер я любил ее горячо и неистово, без всякой прелюдии.

Лоос зевнул и поглядел на часы.

— Вижу, ты скучаешь, — сказал я, — и я тебя понимаю. Ты вспоминаешь жену, возможно, думаешь о завтрашней годовщине, а я мучаю тебя разговорами о бабах и ворошу прошлое.

— Разве и зевнуть нельзя? — спросил Лоос. — Это связано с недостатком кислорода, а не с отсутствием интереса. То, что кажется тебе заурядным, я, как сторонний слушатель и дилетант, нахожу увлекательным. Ты пойдешь пешком в Агру?

— Это было бы неплохо. Почему ты спрашиваешь?

— Во-первых, здешний персонал давно дожидается, когда мы уйдем, во-вторых, потому, что хочу тебя проводить. В конце концов, ты еще должен досказать мне эту историю.

— Ладно, с удовольствием. Полагаю, ты знаешь, что тоже должен мне кое-что.

— Да, но все по порядку, — ответил Лоос.

Я взял зонтик, оставленный мной на террасе. Лоос, слегка пошатываясь, попросил у меня разрешения взять его: ему нужна третья нога. Мы пошли через деревню. Когда мы поравнялись с мясной лавкой, Лоос на мгновение остановился и сказал:

— Плоть своенравна.

Что он хочет этим сказать, спросил я. Но он не ответил. Через некоторое время он дал мне ключевое слово для дальнейшего рассказа.

— Я хочу обобщить, — сказал он. — В тот момент, когда Амели позволила себе чуть больше свободы, уехав из дома, ты увидел, что твоей свободе грозит опасность, не так ли?

— Ее звали Валери, а в остальном все верно. Сколь ни радовала меня возможность встречаться с ней чаще, нежели раньше, мысль о том, что этот весомый поступок утяжелит ее легкую походку, сильно меня встревожила. Я не создан для прочных отношений. В этой сфере я — дилетант.

— Ты полагаешь, она мечтала о том, что для тебя означало бы сущий кошмар?

— Она сменила жилье. Разве могут быть более красноречивые свидетельства?

— Говорила ли она, например, о любви?

— Этого не было, — сказал я, — она старалась не говорить и не делать ничего такого, чем могла бы мне досадить. Именно это показывало, как сильно она боится меня потерять. Иногда она хотела со мной встречаться, иногда не приходила на свидания — и то и другое без всяких объяснений. Не сомневаюсь, что она поступала так с определенной целью: продемонстрировать мне свою самостоятельность и независимость. Были и другие признаки. Я уже сказал, что вначале Валери очень мало рассказывала о себе, словно у нее не было прошлого. Мне это не мешало, напротив — мы жили сегодняшним днем, как опьяненные. Странно было другое: позднее, когда мы виделись почти каждый день, она стала ненамного разговорчивее. Возможно, полагал я, потому, что в первое время я давал ей понять, как возбуждает меня ореол таинственности вокруг возлюбленной. Она хотела и потом оставаться такой же таинственной, уходила в тень и в молчание, чтобы возбудить меня еще сильнее. И третий признак. Когда угар страсти, по крайней мере у меня, миновал, Валери изменилась. Она стала серьезнее. Состояние окрыленности, в котором она забывала обо всем и которое я у нее так любил, вдруг стало казаться каким-то вымученным. Она больше не забавлялась разными пустяками, а если это все-таки случалось, то в какой-то момент вдруг замолкала, бросалась мне на шею и проливала несколько слезинок. В общем, все это меня беспокоило и показывало, какими различными стали наши желания. И в ушах у меня зазвучал, пусть вначале едва слышно, старый, избитый мотив: «Мужчине видится интрижка, а женщина связать его стремится». Будь я злым человеком, я мог бы продолжить песенку: если только ее желание исполнится и между нами установятся прочные отношения, если я сделаюсь для нее надежным партнером, который дает ей чувство защищенности, то рано или поздно ей станет чего-то не хватать — чего-то пряного, перченого, жгучего. Женщине всегда нужно и то и другое. А мужчина, способный дать ей и то и другое, стать для нее любимым спутником жизни и в то же время вожделенным фавном, — такой мужчина еще не родился.