Ирина Ильина: Дом над обрывом

Я сидела в кабинете дежурного, настороженно поглядывая в окно, испуганная и растерянная. Пыталась втолковать глуповатому, по моему мнению, милиционеру то, что не понимаю сама! Сначала он старательно записывал. Потом остановился. Я замолчала.

— Что же вы, продолжайте, — задумчиво произнес дежурный.

— Вы же перестали писать!

— Ничего страшного, потом допишу.

Продолжила сбивчиво и путано объяснять, как и зачем пришла в милицию. Дежурный спокойно слушал, смотрел на меня, затем встал и вышел — позвонить, хотя на столе стоял телефон. Наверное, надеялся, что уйду. А может, звонил начальству, консультировался, куда деть эту сумасшедшую? Или уже вызвал психбригаду? Мне было все равно. Лишь бы не оставаться одной. Чувствовала — среди людей со мной ничего не произойдет. И вот, сижу одна. Опять подкатывает страх, хватает за колени, трясет. За окном буря и, кажется, странное движение, слышатся шорохи сквозь шум дождя и ветра. Страх грозит перерасти в ужас. Тот самый ужас, который толкал меня и вел сюда. Ему помогал штормовой ветер, дул в спину, гнал от моря и собственного дома. Сердце тарахтит, периодически останавливаясь, затем снова тарахтит. Кажется, если дежурный сейчас не вернется, упаду в обморок! Ручка двери медленно поворачивается. Да что, же так медленно?! Кто там?! Мент. Дорогой, любимый!

— Отправил опергруппу по вашему адресу. Пусть посмотрят. А вы пока все напишите сами. Вот бумага, ручка. Пишите. Я сделаю чай. Или кофе?

— Лучше кофе.

"Не так уж он и глуп, мог бы спокойно спровадить меня в психушку!", — подумала и села за самый дальний от окна стол: не доверяла окну, боялась.

— Как писать? На чье имя? И что это — докладная?

— Оставьте полстраницы сверху, для шапки и пишите просто без предисловия, как мне сейчас рассказывали.

В присутствии милиционера я успокоилась и начала писать:

Я, Коротких Татьяна Сергеевна, проживаю в течение двух лет по адресу: переулок Нагорный, 26. Живу одна. Старинный дом в исторической части города, над морем, на самом краю обрыва, достался в наследство от бабушки. Когда-то это был почти дворец, а вокруг него прекрасный яблоневый сад, хозпостройки, но море в течение долгих лет подмывало берег и отвоевало большую часть земли. К бабушке мы раньше часто приезжали летом на отдых, отношения у нас были теплые, поэтому, когда материнские контроль и недоверие стали невыносимы, я к ней и сбежала. Я полюбила и этот городок, и море и, когда старушка умерла, осталась в родовом гнезде, вопреки уговорам матери вернуться.

Море, оно всегда прекрасно. И в непогоду, когда волны наливаются свинцовой тяжестью и по ним барабанит дождь, а ветер взбивает шапки пены и бьет их о крутой берег. И в ясные дни, когда под солнцем вода приобретает яркие, от голубых до синих, тона, и когда под легким бризом вздуваются паруса маленьких и больших яхт, а внизу, в прибрежной полосе резвятся дети. Прямо из яблоневого сада, к морю сбегает крутая тропинка. Бабушка рассказывала, что в позапрошлом веке юная дочь владелицы имения, бегала по ней на свидания к возлюбленному. Мать же была властной и жесткой и не позволила девушке выйти замуж по любви. В один из штормов бросилась несчастная в морскую пучину чуть ли не с порога материнского дома. Еще бабушка говорила, что в бури видела в море плывущую девушку, иногда девушка заглядывала к ней в окна. Тогда старуха крестилась и зажигала лампаду под иконами. Я же никогда не видела этой девушки и списывала все бабушкины виденья на ее старость.

Сегодня море волновалось. Приготовив ужин, села, как обычно, у окна: люблю смотреть на море. Как я уже писала, дом стоит на самом краю обрыва, и это окно будто нависает над пропастью. Вдруг в окно постучали. Этого не может быть, но — постучали! Поднявшись, увидела за окном руку, цепляющуюся за подоконник. Что можно было подумать? Только одно: кто-то взобрался по отвесному склону и теперь висит над морем. А в бурю волны достигают середины обрыва. Конечно, я открыла окно, ухватила руку и втянула в комнату свой кошмар! Это была юная девушка с тонкими чертами лица. Ее платье, облепившее фигуру, показалось необычным, странного кроя, неопределенного цвета — краски словно вымылись. Волосы, распущенные по плечам, отливали зеленью. Кожа мертвенно серая, а глаза — стальные, как штормящее море. От нее исходил запах тины и водорослей. Глаза блуждали по комнате, она рассматривала обстановку, и, не глядя на меня, заговорила: