Маркус Вернер - Над обрывом

Она оставалась у меня до двух часов ночи. Это, скажу я тебе, было как во сне.

— Бог ты мой, — сказал Лоос, — какие вы все свободные!

— А ты разве нет? — спросил я. — При твоем типе мужественного, надежного защитника ты мог бы, если б только захотел, иметь сколько угодно женщин, причем молодых.

— Да, — сказал Лоос, — свободен-то я свободен, только эта свобода представляется мне самой нестоящей вещью на свете. Эти слова, к сожалению, придуманы не мной, хотя они точно соответствуют моему характеру. Но это я так, между прочим. Какова она была в постели?

Я недоверчиво взглянул на Лооса. Этот вопрос был совершенно не в его духе, и я подумал, что он смеется надо мной и моим хвастовством или решил испытать меня. С некоторым неудовольствием я сказал, что мне не кажется, будто его интересует ответ.

— Ты меня угощаешь чем-то аппетитным, но отказываешь в десерте?

Я засмеялся и сказал:

— Ну ладно, как мужчина мужчине скажу. Это была фантастика, она — как бы это сказать? — она умела быть сдержанной в своей страстности, и, когда кричала, казалось, что у нее завязан рот. Этого с тебя хватит?

— Вполне, — сказал Лоос. Он выпил, поперхнулся и закашлялся. Потом спросил охрипшим голосом: — Что было дальше? Как это кончилось и почему?

— Я бы сейчас охотно сделал паузу, — сказал я, — и опять послушал тебя.

— Как желаешь. Во всяком случае, ты должен мне помочь — на чем я остановился?

— Трудно сказать. Последнее, что ты рассказал мне, это как ты и твоя жена познакомились с помощью пары собак. Только это было скорее отступление. На деле ты остановился раньше, когда говорил о болезни жены.

— Верно, про астроцитому. Когда я сказал ей, что слово «астро» происходит от греческого «астрон» и означает «звезды», «цитус» по-латыни означает «клетка», а греческое «китос» означает «впадина», она мечтательно улыбнулась и с тех пор больше не произносила слов «опухоль» или «новообразование», а говорила только о звезде у себя в голове или просто о своей звезде. «Моя звезда», а не «моя опухоль» — вот как она теперь говорила. Она вообще часто выражалась необычно, а тут стала утверждать, что звезда не может быть ее врагом. Так оно ей казалось. Я уже упоминал, что моя жена смотрела в лицо надвигающейся смерти не с ужасом, а словно бы с нежностью. Какое-то время я опасался, что она может отказаться от операции — чего она, измученная тяжелыми симптомами, все же, к счастью, не сделала. Впрочем, никто не знал, что это за опухоль — доброкачественная или злокачественная. Это могло показать только оперативное вмешательство, после которого, как утверждали врачи, ссылаясь на благоприятное расположение опухоли, возможно, даже не понадобилось бы ни облучения, ни химиотерапии. Недолгое время перед операцией я занимался домашним хозяйством и читал по глазам Беттины все ее желания. Последнее, впрочем, было для меня привычно — в отличие от первого. Потихоньку от нее я купил поваренную книгу, естественно, для вегетарианцев. Я изучал ее в школе, пока ученики работали над письменными заданиями, выписывал названия пряностей, покупал все необходимое и почти каждый вечер поражал жену легким изысканным меню. Ела она очень мало, а я и того меньше, так как от постоянного страха перед самым ужасным и, в сущности, невообразимым у меня словно перехватывало дыхание и сжимался желудок. Плохое это было время, но в чем-то и хорошее. Мы еще принадлежали друг другу, мы были парой. Увидев, как Беттина читает книгу под названием «Сто шагов до счастья», я почувствовал облегчение и радость. Это доказывало, что моя жена еще не завершила свою жизнь, еще не поставила на ней крест. Однако я задумался: почему она выбрала именно эту книгу? Ведь если не считать теперешнего недомогания, она была счастлива всегда. В том числе и со мной. Ну, положим, не всегда — счастье не может длиться долго, иначе его нельзя было бы ощущать как счастье, верно ведь, только несчастье бывает долгим. Короче говоря, она читала такую книгу и могла вдруг ни с того ни с сего сказать мне, что просит ничем не украшать ее могилу, особенно венками и всякими излишествами вроде бронзовых еловых шишек, ведь все это так ужасно выглядит. Мы с женой редко расходились во вкусах, и в данном случае — тоже, однако я не знал что сказать, когда она заговорила об этом. Впервые мы с ней поменялись ролями. Я, убежденный пессимист, старался думать о хорошем, а она видела будущее во все более мрачном свете, хоть и не жаловалась, не поддавалась страху, а полагалась на судьбу. Возможно, она умрет под ножом, говорила она. Ей объясняли, что даже во время такой сложной операции летальный исход бывает разве что в двух процентах случаев, однако она непременно хотела принадлежать к этим двум процентам. Когда я спросил, как она пришла к этой мысли, она сказала: «Звезда хочет остаться во мне, она будет сопротивляться». Больше я из нее ничего не смог вытянуть.