Маркус Вернер - Над обрывом

— Нет, — сказал Лоос. — Никакая история не кончается. Ее можно только по собственному усмотрению оборвать в любой точке. Кто была эта женщина?

— Этого мы не знаем. Магдалена вырезала голову с единственной фотографии, на которой можно было четко различить лицо, и показала людям, хорошо знавшим Тассо. Никто из них этой женщины не видел, никто не мог поверить, что Тассо вел двойную жизнь. Напрасно Магдалена рылась в его вещах. Там не было ничего, ни клочка бумаги, ни малейшего намека. Я забыл упомянуть, что на обороте фотографий была напечатана дата съемки: они были сделаны за три дня до последнего приезда Магдалены, я хочу сказать, перед последним уик-эндом, который они провели вместе. У меня нет сколько-нибудь внятного объяснения, кроме следующего: мой друг, когда в нем проснулись сексуальные желания, потерял контроль над собой, не мог сдерживаться и вызвал к себе продажную женщину. Правда, это совсем не в его духе, однако иного толкования я не вижу, ибо для меня непреложно одно: влюбленный Тассо не имел любовницы.

— Как выглядела эта женщина? — спросил Лоос.

— Трудно сказать. Фотографии я не видел, только вырезанное лицо, в котором было что-то славянское: выступающие скулы, рыжевато-белокурые волосы, черты грубоватые, выдающие зрелую женщину. Она определенно была лет на десять старше Тассо. Почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — сказал Лоос. — Рассказывайте дальше!

— Могу еще добавить, — сказал я с некоторым раздражением, поскольку Лоос опять обратился ко мне на «вы», — что Магдалена с помощью психотерапевта постепенно избавилась от депрессии, которая овладела ею после двойной травмы. В дом в Агре она больше не ступала ногой и четыре года назад продала его мне и моему партнеру по адвокатской конторе. Вот так это было.

— Конечно, нелегко жить по соседству с бездной, — сказал Лоос. — И велико искушение заглянуть в нее. А не надо бы — это приведет лишь к неистовой печали. Если вслушаться, глядя вниз, то услышишь только скрежет собственных зубов либо его эхо, больше ничего. Кто ты такой? Как выглядит сокровенная глубь твоей души? Бесполезные вопросы, ненужная настырность. И все-таки, все-таки Тассо я немного знаю. Пусть я и не был, как ты, его лучшим другом.

— Я за тобой не поспеваю, — сказал я. — Это тщеславие заставляет тебя сбивать меня с толку? Ты знал Тассо?

— Когда ты так выражаешься, слушать еще приятнее, — сказал он, — ибо патетика мне близка. Но, сколь ни досадно, мой мочевой пузырь заявляет о себе. Можно сделать небольшую паузу?

Я поглядел ему вслед и дал себе зарок — никогда не выражаться высокопарно.

Вернувшись, он сказал:

— Облака рассеиваются. Небо становится чистым. Я видел огни. Впору подумать, что это светлый Троицын день прокладывает себе дорогу. И, как уже говорилось, даже мозги наших близких запечатаны семью печатями. Все, что мне известно о Тассо, я узнал от тебя. Но тем не менее в том, что касается таинственной женщины, я вижу другой образ, потому что по-другому расцениваю отдельные детали. Забудь о прорванной плотине. Забудь о непомерном терпении и сексуальном голоде. Свяжи великую любовь Тассо с его неопытностью в физическом смысле и подумай о его трогательном страхе разочаровать любимую, проявить себя неумелым мужем. Представь себе, он читает газету и наталкивается на объявление, в котором сказано: «Зрелая, ласковая женщина посетит тебя на дому или в номере гостиницы». Какое искушение для Тассо! Отвлечься от любви, отравленной заботами, и превратиться в школьника. Он позволил ей прийти. Теперь пофантазируем. Когда она приходит, он понимает, что это была ошибка. Ему не нужна другая женщина, даже как объект для упражнений. Он просто не сможет. Она раздевается без приглашения, ложится на диван, тихонько выдыхает: «Vieni qua!» [2] Иди ко мне! (ит.) Несколько минут он стоит в растерянности, пока ему не приходит идея. Он говорит: ему надо только сделать несколько фотографий. «А, значит, ты такой», — говорит она. Ну, теперь-то он легко справится с ситуацией.

Я ни секунды не сомневался, что Лоос проник в суть дела и что его реконструкция событий верна. Я его ненавидел. Ненавидел за то, что он вынудил меня взглянуть в лицо правде и признать: увы, в том, что касалось побуждений Тассо, я был слеп, как крот. Я испытывал также нечто похожее на ревность, словно Лоос присвоил моего лучшего друга, отбил у меня после его смерти.

— Ты хмуришься, и ты прав, — сказал Лоос. — Я могу ошибаться. Не говори ничего Магдалене о моей теории, потому что если эта версия ее убедит, то со временем она столкнется с двойной трудностью. Оглядываясь назад, она должна будет осознать, что столь жгучая и с таким трудом изжитая ею обида была напрасной. Вдобавок она ощутит стыд и вину перед мертвым Тассо. Ибо ей не удалось, вопреки шокирующей видимости, взять его под защиту. А как она поживает сегодня?