Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»

— Поднимайся, черт подери, туда, — сказала Фрэнни, — пока не кончился дождь.

«Как же, кончится», — подумал я, выглянув через парадное окно у крыльца: Элиот-парк был затоплен, вода струилась по обочинам и образовывала лужи на бывшей спортивной площадке; серое небо набухло от дождя. Я задумался, не сделать ли мне кружок-другой вверх и вниз по лестнице, не то чтобы в память прошлого, а просто потому, что это был наиболее знакомый способ разбудить Ронду. Но когда я остановился перед ее дверью, мои пальцы онемели, и я уже тяжело дышал — «тяжелее, чем я думаю», как сказала мне потом Фрэнни; она сказала, что они с Фрэнком могли слышать меня через прослушивающую систему еще до того, как Ронда проснулась и открыла дверь.

— Это либо Джоник, либо поезд без машиниста, — прошептала Ронда Рей, прежде чем меня впустить, но я не мог говорить. Я уже задыхался, как будто бегал по лестнице все утро.

В ее комнате было темно, но я разглядел, что на Ронде Рей голубая рубашка. Ее утреннее дыхание слегка кислило, но для меня этот запах был милым, и сама она пахла для меня мило, хотя, как мне пришло в голову потом, ее запах был запахом Фрэнни, но на несколько более поздней стадии.

— Господи, какие холодные коленки из-за этих коротких штанишек! — сказала Ронда Рей. — Иди сюда и согрейся.

Я вылез из своих кроссовок, и она сказала:

— Господи, какие холодные руки из-за этой рубашки без рукавов!

И я вылез из нее тоже. Я вылез из своих кроссовок, умудрившись спрятать скрученные деньги, засунув их в носок.

Я спрашиваю себя: не эти ли любовные утехи под включенной прослушивающей системой так окрасили с тех пор мои сексуальные чувства. Даже теперь, когда мне почти сорок, в постели я склонен шептать. Помню, я умолял Ронду тоже говорить шепотом.

— Я готова была закричать тебе: «Говори громче!» — сказала потом мне Фрэнни. — Весь этот дурацкий шепот чуть не свел меня с ума.

Но было многое, что я мог бы сказать Ронде Рей, если бы знал, что Фрэнни нас не подслушивает. Я ни разу не подумал по-настоящему о Фрэнке, хотя я всегда мог представить себе его, всю свою жизнь, когда мы были рядом и когда в разлуке, устроившегося где-нибудь у прослушивающего устройства. Я представляю себе Фрэнка, подслушивающего чью-то любовь все с тем же недовольным выражением на лице, которое сопровождало большинство его действий; неясное, но широко разлившееся недовольство, почти граничащее с отвращением.

— Ты скор, Джоник. Ты очень скор, — сказала мне Ронда Рей.

— Пожалуйста, говори шепотом, — попросил я ее, заглушая свой голос, уткнувшись в ее странно окрашенные волосы.

Своей сексуальной нервозностью я обязан этому дебюту. Меня преследует чувство, от которого я никак не могу убежать: мне кажется, что за мной наблюдают, следят за тем, что я говорю и делаю… Или чувство, что я могу предать Фрэнни. Это из-за свидания с Рондой Рей в том первом отеле «Нью-Гэмпшир» я всегда воображаю, будто Фрэнни подсматривает за мной.

— Звучало несколько приглушенно, — скажет мне потом Фрэнни, — но я уверена, что для первого раза все прошло хорошо.

— Спасибо, что не стала меня учить по интеркому, — сказал я ей.

— Ты действительно думаешь, что я могла бы такое сделать? — спросила она меня, и я извинился.

Но я никогда не знал заранее, что именно могла бы сделать Фрэнни, а что нет.

— Как идут дела с собакой, Фрэнк? — продолжал я спрашивать, по мере того как Рождество приближалось.

— А как тебе перешептывается? — спрашивал Фрэнк. — Я заметил, что большинство последних дней дождливые.

Или — если дождь в тот год перед Рождеством выпадал и не так часто — признаюсь, что я брал на себя вольность интерпретировать снег почти как дождь; а иногда даже и пасмурное утро, которое, возможно, обещало в дальнейшем дождь или снег. Именно тогда, перед самым Рождеством, когда я уже давно отдал Фрэнку и Фрэнни занятые у них деньги, которые я в то памятное утро запихал в носок кроссовки, Ронда сказала мне:

— Ты знаешь, Джоник, официанткам принято давать на чай?

И я сразу уловил ситуацию; мне было интересно, подслушивала Фрэнни меня в то утро или нет и услышала ли она характерный шелест бумажных купюр.

Я истратил все свои рождественские деньги на Ронду Рей.

Конечно, я купил какие-то мелочи для матери и отца. Мы не очень расходовались на подарки: главное было подарить хотя бы какую-нибудь ерунду. Я придумал подарить отцу передник, чтобы он носил его за стойкой бара в отеле «Нью-Гэмпшир» — один из тех передников, которые всегда украшает глупый лозунг. Я придумал подарить матери фарфорового медведя. Фрэнк всегда дарил отцу галстук, а матери — шарф, а мать всегда передаривала шарф Фрэнни, которая носила их во всех случаях жизни, а отец передаривал галстук Фрэнку, который очень любил галстуки.