Чак Паланик - Невидимки

- Мы забыли упомянуть о венерической гранулеме и о бактериальном вагинозе. - Он поднимает руки и молча пересчитывает что-то, загибая пальцы. Потом проделывает то же самое еще раз. - А еще о контагиозном моллюске.

Некоторые из презервативов белые. Другие - разноцветные. На одной коробочке написано: ребристые. Если в таком в тебя входят,входят, чувствуешь себя, наверное, как хлеб под зубчатым лезвием ножа. На второй упаковке указано: светятся в темноте, на третьей - увеличенного размера.

В каком- то смысле мне даже приятно: по-видимому, мои предки считают, что у мужчин я пользуюсь бешеным успехом.

Перри Комо поет:

"О, приди, о, приди, Эммануэль".

- Мы не хотим тебя запугать, - говорит мне мама, - но ты молода. Думать, что по ночам ты спишь одна, было бы глупо с нашей стороны.

- Кстати, - вставляет папа, - причиной бессонницы могут служить острицы.

- Мы не должны допустить, чтобы ты повторила судьбу брата, - договаривает мама.

Мой брат мертв, тем не менее у него тоже есть сапожок, набитый подарками. И в нем наверняка не презервативы.

Мой брат мертв, но я уверена, что в данную минуту он наблюдает за нами. И заходится от смеха.

- Что касается остриц, - продолжает папа, - ночью их самки перемещаются по толстой кишке к околоанальной области, чтобы отложить там яйца. Если к прямой кишке человека, страдающего энтеробиозом, приложить кусочек клейкой ленты, к нему приклеится острица. Длиной некоторые из них достигают четверти дюйма! Если рассмотреть эту гадость под микроскопом… Мама морщится:

- Боб, прекрати!

Папа наклоняется ко мне.

- Запомни одно: десять процентов мужчин в нашей стране страдают этим заболеванием, - говорит он вполголоса. - Заразиться им от кого-то из них - пара пустяков.

Почти все, чем наполнен мой сапожок, - презервативы. В коробочках, в пакетиках из фольги - отдельных круглых или прямоугольных, скрепленных в длинные ленты.

Но есть в нем и два других подарка: свисток, чтобы позвать кого-нибудь на помощь в случае столкновения с насильником, и банка спрея, мейс. Я чувствую себя так, будто вокруг меня сосредоточилось все самое жуткое. И боюсь, что родители преподнесут мне какой-нибудь еще подарочек. Например, фаллоимитатор, с которым я смогу забавляться каждую ночь, не выходя из дома.

Перри Комо поет:

"Обожаю Рождество".

Я смотрю на сапожок Шейна, все еще набитый подарками, и спрашиваю:

- А что вы приготовили для Шейна?

Если тоже презервативы, они ему больше не понадобятся, думаю я.

Мама и папа переглядываются.

- Ответь ты, - просит маму отец.

- Мы решили, что подарки Шейна должны достаться тебе, - говорит она.

Перенесемся в тот момент, когда я жутко растеряна. Покажи мне доходчивость.

Покажи мне разум. Покажи мне соответствие. Вспышка.

Я протягиваю руку и открепляю сапожок Шейна от камина. Он набит смятыми салфетками.

- Загляни вовнутрь, - говорит папа.

Среди салфеток я нахожу запечатанный конверт.

- Вскрой его, - произносит мама.

В конверте отпечатанное письмо. На самом верху написано: "Спасибо".

- Это подарок обоим нашим детям, - поясняет отец. Я читаю письмо и не верю собственным глазам.

- Вместо того чтобы покупать тебе большой подарок, - говорит мама, - мы сделали вклад от твоего имени в международный фонд исследования СПИДа.

Я нащупываю в смятых салфетках второй конверт.

- А это, - комментирует папа, - подарок тебе от Шейна.

О, я этого не вынесу, думаю я.

Перри Комо поет:

"Я видел, как мама целует Санта-Клауса".

Я говорю:

- Мой хитроумный мертвый братик, черт возьми, как же он внимателен!

Я говорю:

- Ему не следовало, на самом деле не следовало так беспокоиться обо мне. Может, было бы лучше, если бы он наконец забыл о самоотречении и начал существовать так, как подобает мертвому. Или перевоплотился бы.

Я говорю:

- Наверняка его стремление убедить всех в том, что он не умер, - явление нездоровое.

Про себя я не скуплюсь на смачные выражения. В этом году мне безумно хотелось получить к Рождеству новую сумку "Прада". В том, что в мусорном ведре взорвался тогда этот проклятый аэрозольный баллончик с лаком для волос, не было ни капли моей вины.

После взрыва Шейн вошел в дом шатающейся походкой. Его лоб на глазах становился черно-синим. В машине "скорой помощи" он мог видеть уже лишь одним глазом, второй опух и заплыл. Его лицо с каждой разрывавшейся внутри венкой раздувало все больше и больше. До самой больницы мой брат не произнес ни слова.