Нина Воронель - Ведьма и парашютист

Перед самым въездом на мост фары фургона выхватили из тьмы печальную фигуру, примостившуюся на перилах, как птица на ветке. Инге вгляделась в смутный силуэт и узнала Клауса. Она опустила стекло и окликнула его. Клаус тут же охотно, будто только этого и ждал, соскочил с перил и заглянул в окно фургона. Даже в темноте Инге увидела, что он плачет, и плачет уже долго - все лицо его распухло от слез. Инге вспомнила сбивчивый рассказ Клауса о парашютисте, который выпрыгнул из окна самолета в ту ночь, когда она подобрала Ури, и ей вдруг показалось, что и сегодня должна быть какая-то связь между горькими слезами Клауса и безумной выходкой Ури.

- В чем дело, Клаус? - спросила она, представляя себе разъяренного Ури с ружьем, - Тебя кто-нибудь обидел?

- Я сегодня сорвал банк! - объявил Клаус, заливаясь слезами.

- Какой банк? - оторопела Инге, снова, совершенно некстати, представляя себе Ури с ружьем.

- В игровом автомате! Никто никогда еще не мог его сорвать, а я сорвал! И пусть больше не говорят, что я идиот!

- Молодец! - с облегчением вздохнула Инге. - Из-за чего же ты плачешь?

- Из-за мамки! Она забрала у меня все, - Клаус ловким движением вывернул оба кармана своей куртки, чтобы показать Инге, как там пусто, - Ни пфеннига мне не оставила! Чтоб я знал, как бросать стрелы!

- Какие еще стрелы? - Инге в который раз представила себе Ури с ружьем, однако никакие стрелы в эту картину не вписывались.

- Одна красная, другая зеленая, - пояснил Клаус, окончательно сбив ее с толку.

- Куда же ты бросил красную стрелу? - вяло спросила Инге, теряя интерес к приключениям Клауса и готовясь нажать на газ.

- Красную я бросить не успел, а зеленой я попал точно в задницу Гейнца, - похвастался Клаус. И заметив, что Инге собирается включить мотор, поспешно добавил. - Если бы не я, они бы точно стянули с Ури штаны.

Рука Инге застыла на полпути к зажиганию, а мысли заметались в ужасе - неужели, все-таки, "они"? Она спросила хрипло, не узнавая собственный голос:

- Кто такие "они"?

- Да все эти охотники: и городские, и наши. И Дитер-фашист с ними.

Инге вспомнила бледную голую задницу Дитера - она даже не знала, что его прозвище фашист, - нет, слава Богу, кажется, не те "они"!

- А зачем им понадобилось снимать с Ури штаны?

- Чтобы проверить, что он - еврей. Их Гейнц подучил. А что такое еврей? - полюбопытствовал Клаус, но не стал ждать ответа, а затарахтел, как по-писанному:

- Я как увидел, что Гейнц душит Ури, так и всадил стрелу прямо ему в зад. Я сам не знаю, как у меня это вышло. Может, если бы я целился, я бы не попал. Ох, он завыл! Отпустил Ури, схватился обеими руками за зад и завопил: "Меня застрелили!". Ну, Ури, конечно, тут же их всех раскидал, схватил ружье и загнал их в фургон. И увез.

- Куда?

- Не знаю, я не стал смотреть. Я скорей побежал домой, пока Гейнц не догадался, что это я бросил в него стрелу. Но мамка дошлая, она все равно догадалась. И как вернулась из "Губертуса", сразу забрала у меня все деньги. Она меня хотела побить, но я вырвался и убежал.

Клаус уже не плакал, так воодушевил его рассказ о собственных подвигах.

- А теперь иди домой, не будешь ведь ты всю ночь тут сидеть, - сказала Инге ласково и потянулась потрепать его по щеке. Но влажная от слез щека радостно дрогнула у нее под пальцами и она быстро отдернула руку, вспомнив рассказ Ури про эротические сны Клауса.

- Я туда ни за что не пойду, - упрямо покачал головой Клаус.

- Твоей мамки нет дома, она опять вернулась в "Губертус", - сказала Инге уверенно, перебирая в памяти следившие за нею только что из-за штор кабачка любопытные глаза: одни из них точно принадлежали Марте.

- Тем более не пойду, - окончательно уперся Клаус, - Раз она пошла в "Губертус", значит она приведет с собой домой Дитера-фашиста. А я его не переношу.

- Откуда ты знаешь, кого она приведет? - удивилась Инге.

- Она весь день шушукалась с ним, рассказывала, как души общаются через тело.

- А как они общаются? - не удержалась полюбопытствовать Инге.

Клаус глубоко вдохнул воздух и зачастил чужим голосом, напомнив Инге слова Ури про его магнитофонную память:

- "...в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится, и когда мы долго поем, мы становимся как один человек, будто все поем одним голосом. Тогда мы все падаем на пол, как попало - кто на колени, кто ничком, и начинаем кататься по полу и друг по другу... к нам приходит озарение и мы уже не знаем, где чьи руки, где чьи ноги..."

Это было что-то новое, какой-то очередной, неизвестный Инге, виток в жизни Марты, которая раньше делилась с Инге мельчайшими деталями своих многочисленных недолговечных приключений. Клаус выдохнул воздух и завершил свою драматическую декламацию спокойной констатацией факта: