Фелисьен Марсо - Кризи

Когда глубина не очень большая, наши тени медленно проплывают под нами, словно тень самолета на полях, когда он подлетает к аэродрому. А еще дальше видны какие-то массивные мрачные растения, похожие на меховые манто. Моя Кризи поднимается ко мне из опоссумов. Она поднимается ко мне между пронзающими море люминесцентными голубыми лампами. Мы обнаруживаем там плоскую, довольно широкую скалу всего в каких-нибудь тридцати сантиметрах под нами, покрытую светло-зеленым мхом; потом, сразу за ней дно резко обрывается, и открывается пустота, пропасть, где ничего не видно, где синяя вода становится черной, отчего возникает ощущение, что мы взлетаем, как в тех снах, где мы, прыгнув с балкона, парим подобно птицам в воздухе. Что осталось от наших противоречий, препятствий, от ее жизни, от моей? Не существует больше ничего, кроме двух рыб, свободно плавающих в море, в воде, которая опьяняет их. Иногда мы оказываемся лицом к лицу с настоящими рыбинами. Они смотрят на нас, затем некоторые из них, внезапно вильнув всем телом, другие — неторопливо шевеля плавниками, удаляются. В какой-то момент, подняв голову, я вижу Кризи над собой, растянувшуюся, распластавшуюся на поверхности воды, как ночью на кровати. А через секунду она уже оказывается в нескольких метрах подо мной и скользит, лежа на боку, лицом ко мне. Я вижу ее взгляд, ее большие глаза за стеклом маски, из-за которой они кажутся еще больше и кажутся удаленными, как за иллюминатором. Я спускаюсь к ней, зависаю над ней, наши маски сталкиваются, ноги переплетаются, тела склеиваются друг с другом, ее руки лежат у меня на пояснице, мои — на ее бедрах, твердая грудь упирается в мою грудь, вода скользит между нами, как дополнительная ласка, как ласка кого-то третьего, а море вокруг поддерживает и охраняет нас и нашу подводную свадьбу, море — наша постель, море — наш дом, море становится нашей матерью, а мы — детьми этой матери, укрытыми в ее чреве.

Мы всплываем на поверхность. Поднялся ветер. Из гладкой поверхность моря стала морщинистой, похожей на измятую бумагу. Нас бьют короткие жесткие волны. Я управляю лодкой с ощущением яростного ликования. Моторка энергично скачет по воде. Волны стали еще выше. Лодка скользит, срывается с волны, мотор с ревом тянет ее вперед, а позади меня, трясясь на желтых подушках, Кризи кричит: «Изверг!» всякий раз, когда на нее падает сноп брызг. В другой день, после долгой прогулки мы останавливаемся около одного островка. Там есть порт, громоздящиеся друг на друга охровые, серые, голубые домишки, потрескавшиеся, без окон, без дверей, а скорее какие-то дыры на месте того и другого, как будто выдолбленные морем и воздухом. Кризи ныряет. Она приплывает с несколькими плодами, подводными плодами, каких ни я, ни она никогда раньше не видели: со стороны они кажутся осколками скальной породы, а на самом деле в некоторых местах поддаются нажиму пальца. Внутри — оранжевая и лимонно-желтая мякоть, на вкус довольно приятная, но с горечью. День угасает, небо становится зеленым. Мы возвращаемся в свою квадратную башню. Жена сторожа накрыла стол на террасе. У этой женщины размеры невероятные, а голосок тоненький, и считает она не на пальцах, а на носу, то есть прижимая пальцы к носу. Вокруг нас, долетая из-за оливковых деревьев, повсюду слышатся отголоски фермы: крик петуха, кудахтанье куриц, хрюканье свиней в свинарнике. Во время нашего пребывания в Италии стояла сильная жара. Из-за этого ночи превращались в долгое и мучительное испытание с внезапными пробуждениями и кошмарами. Просыпаюсь раз, а Кризи рядом нет. Нахожу ее на террасе; она там тянет лицо к прохладе, которая, кажется, исчезла навеки. Над морем вспыхивают тусклые бесшумные молнии. В конце концов мы занимаемся любовью, правда, с натянутыми, готовыми лопнуть нервами.

Ничто во всем этом не изменило принятого мной решения. В эту неделю к нам вернулось все наше былое счастье. Но я ни на секунду не забывал, что оно временное. Мы летим самолетом до Ниццы, а потом на моей машине едем до Парижа. Когда мы входим в квартиру, Снежина берет лицо Кризи в руки и легонько похлопывает его. Потом, как бы стараясь не вызвать во мне ревности, дотрагивается рукой и до моей щеки. Наутро она приносит нам завтрак. Я одеваюсь. Я точно знаю, что должен сейчас сказать. Нужно, чтобы все случилось очень быстро. Кризи отодвигает поднос с завтраком. Она встает. Подходит ко мне. В ее больших зеленых глазах я читаю фразу, ее ночную фразу, ее монотонную фразу: «Возьми меня с собой, возьми меня». Она мне беззвучно кричит. Она кричит издалека. И через секунду все опрокидывается. С каким-то ужасом, но ужасом, к которому примешиваются и радость, и неистовство, я ощущаю, как меня словно приподнимает неведомое мне до сих пор чувство. Меня захлестывают, на меня наваливаются все эти дни, в течение которых я, как мне казалось, я только и делал, что был счастливым. Мы все еще на дне моря. Свободные, как на дне моря. Все, что раньше казалось мне абсурдным, больше не кажется мне абсурдным. Преступное больше не преступно. Запрещенное больше не запрещено. Я могу жить с Кризи. Я хочу жить с Кризи. Я хочу сделать Кризи счастливой. В течение секунды я ощущаю себя человеком, качающимся над бездной. Я отчетливо ощущаю в эту минуту, что у меня есть выбор только между двумя фразами, в равной степени непоправимыми. Я опять вздрагиваю и в конце концов говорю третью фразу. Я говорю: «Я должен поехать в Морлан». — «Сегодня?» — «Да, сегодня. Так нужно». Посреди этого скольжения во мне, посреди этого головокружения, этого опьянения, мне необходимо за что — нибудь зацепиться, хотя бы за машину, хотя бы за руль машины, за рев мотора. Почему я еду в Морлан? Что я забыл в Морлане? Но я чувствую, что должен туда поехать, мне кажется, что было бы ужасной трусостью туда не поехать, мне кажется, что с учетом этой последней недели мне нужно еще раз увидеть Бетти и что окончательное решение я могу принять только при ней и даже вместе с ней. Я веду машину как сумасшедший. И мысли у меня как у сумасшедшего. Я цепляюсь буквально за все, на что падает мой взгляд. Смотрю на номерные знаки. Чет: Кризи. Нечет: Бетти. Смотрю на отсчитывающий километры счетчик. Чет: Кризи. Нечет: Бетти. Я пытаюсь урезонить себя: ведь у тебя дети. Я пытаюсь урезонить себя: есть Кризи, ты ей необходим, одно это способно оправдать целую жизнь. Приезжаю как раз к ужину. Смотрю вокруг себя: столовая, Бетти, склоняющаяся над Корали, Антуан с салфеткой под руками — способ, придуманный Бетти, чтобы отучить его класть локти на стол. Ну зачем я им нужен? Я ищу какой-нибудь знак. Знака нет. Знака не бывает. Я устал, смертельно устал.