Фелисьен Марсо - Кризи

После Неаполя автодорога становится совсем приятной. Вдоль нее растут акации, растут натянутые между деревьями и похожие на ковер из листвы виноградные лозы, продавцы пирожных окликают машины, видны розовые, бледно-желтые, светло-голубые кубики домов. После Помпеи дорога становится извилистой, идет вдоль берега моря, пересекает оливковые рощи и старые обветшалые деревни. Кризи говорит, что это ей очень напоминает Мозамбик, один из островов Мозамбика с невнятно прозвучавшим названием, где она была и где женщины обмазывают лицо каким-то тестом, превращающимся в белую или бледно-серую зернистую маску. Она еще долго рассказывает мне о Мозамбике. Сегодня она во всем желтом, в золотисто-желтых блузке и брюках, с несколькими цепочками на шее. Я пытаюсь разобраться с маршрутом, который составил для меня президент Франко-итальянской компании. Мне нужно найти какую-то деревню, а в деревне — какую-то площадь, где есть vescovado (а по каким приметам можно распознать vescovado?), затем, повернув налево и еще раз налево, доехать до какого-то ресторана. Мы отыскиваем это vescovado, которое оказывается старинным дворцом с большими портиками, находим ресторан, карабкаемся в гору. Пересекаем деревню. В конце ее есть площадь, довольно широкая, вымощенная плитами, устроенная среди оливковых деревьев, с церковью на ней, тоже довольно большой, которая странным образом стоит повернутая к обратной стороне, и кажется, что построена она здесь прежде всего для оливковых деревьев. Тут нужно остановить машину, как говорится в инструкции, и просигналить три раза, а потом еще раз. Что я и делаю. В ответ — мертвая тишина. Кризи — на седьмом небе. Вокруг нас — ни души.

Ни шороха. Только площадь, возвышающаяся над оливковыми деревьями и эта закрытая церковь с плоским фасадом. Кажется, что солнце все вымело отсюда, разогнав жителей по их прохладным берлогам. Я сигналю еще — три раза, потом один раз. И тут от неожиданности подскакиваю на месте. Мне ответил какой-то нечеловеческий голос, голос, раздавшийся откуда-то из оливковых зарослей, хриплый, неестественно громкий и произнесший нечто такое, из чего я не понял ни единого слова. Снова — тишина. Потом я вижу, как на площадь, по лестнице, которую я вначале не заметил, что — то спускается, и сначала вижу голову, затем тело. Это мужчина в рубашке и брюках. Он говорит нам что-то, потом идет к машине, достает из нее чемоданы, смотрит на них, делает нам знак рукой, поворачивается и кричит в направлении пустой деревни. Появляется другой мужчина, а за ним — кошка. Кошка крадется к церкви. Мужчины распределяют между собой наши чемоданы. Мы уходим от площади по ведущей вниз, между оливковыми деревьями, тропинке, рядом с которой время от времени на поверхности из-под земли проступает находившаяся здесь когда-то лестница. Все тут претерпело влияние одной и той же закономерности. Все, что было построено людьми, правда, построено ими было не так уж много, вновь слилось с природой, вернулось в природу: дома осели, округлились, приобрели цвет коры и так же, как и деревья, покрылись мхом; стены на три четверти обвалившейся ограды теперь едва отличаются от неровной почвы. Мы проходим под сводом арки, дальше идет высокая шишковатая стена, затем большая дверь, над которой прикреплен массивный герб, широкая лестница со ступеньками в один метр на гигантском полуразвалившемся фундаменте. Есть тут и другой выход, другая лестница и, наконец, терраса, которая здесь, высоко, над оливковыми деревьями, кажется прямо праздником; она выложена розовым кафелем, а по бокам ее стоят глиняные полные цветов кувшины.

Установленный в одном из углов мегафон объясняет мне, откуда взялся нечеловеческий голос. Я пытаюсь понять расположение усадьбы. Это не так-то легко. В центре расположено то, что осталось от башни, квадратной, довольно высокой башни с обрушившимся верхом, с облупившимися стенами и узкими окнами. Вокруг этой башни — куча (другого слова я не нахожу) комнат, строений и пристроек, которые, должно быть, воздвигались на протяжении многих веков, судя по всему, как придется, на разных уровнях. Перегнувшись через край террасы, я вижу, как внизу, где растут три гигантских подсолнуха, какая-то женщина что-то готовит на жаровне, я замечаю сразу заинтересовавшую меня галерею. Я пытаюсь попасть в нее изнутри. Открываю одну дверь: стенной шкаф. Открываю другую: лестница, ведущая неизвестно куда. Наконец, открываю третью: это и есть галерея, длинное помещение, со множеством окон, откуда в желтых лучах искрящейся на солнце пыли на меня взглянули своими пустыми глазами двенадцать статуй. Что касается нашей спальни, то она насчитывает десять метров в длину и восемь в ширину. Там имеются большая испанская кровать, кое-какая другая мебель, — все огромное и черное, наконец, кафельная облицовка с изображением морского сражения: надутые паруса, морской бог, дующий в раковину, адмирал в голубых латах и бушующее море, на поверхности которого, у подножия нашей кровати, видны испуганные головы нескольких утопающих. Ванная комната — вся в позолоченной мозаике, которая от времени почернела. Две лебединые шеи из красной меди возвышаются над старинной ванной на крокодиловых ногах.